Монах: последний зиндзя
Шрифт:
– Убейте меня! – заревел Дзебу и широко развёл руки.
Аргун, с суровым и неподвижным лицом, поднял руку в перчатке и резко опустил ее. Тетива запела в унисон глубокой музыкальной ноте, отразившейся эхом от скалистых стен. Стрелы засвистели и завизжали, пересекая ущелье. Еще продолжая держать руки широко, будто собирая стрелы, Дзебу почувствовал их удары по всему своему телу. Не было боли, только бесчисленные ввергающие в оцепенение удары. Он увидел Танико, глядевшую на него своими ясными глазами, точно такой, какой он видел ее в сердце драгоценного Камня сегодня. Его последняя мысль была: драгоценный Камень!.. Затем он потерял сознание, начав падать в темноту.
Часть вторая.
Книга Танико
Те,
Глава 1
«Цветы глицинии собираются в грозди подобно пурпурным облакам среди сосен. Цветы черешни на землях дворца сегуна являют наслаждение. Сладкие песни певчих птиц в кустарнике услаждают слух. В горах ручьи стали реками, а замороженная тишина водопадов превратилась в гром. Дороги на северо-запад открыты снова. Уже отряды самураев выступают в направлении земли Осю. Всю эту зиму я хранила свой страх под спокойной внешностью, подобно земле, погребенной под снегом.
Было много всего, чем я могла заниматься и что помогало мне сохранять спокойствие. Я непрерывно работала над своим кунг-ан. Движимая страхом перед насмешками и бранью Ейзена, я старалась восстановить лицо, которое у меня было до рождения, поскольку опасалась ехать к нему без ответа. Часовня, построенная Ейзеном в лесах над Камакурой, стала частью ландшафта. Ветки сосен, выросшие из-под черепиц крыши, мох, распространяющийся по стенам. Саметомо, который теперь официально является моим приёмным сыном, всегда посещает со мной Ейзена. Они обладают способом общения друг с другом, не имеющим ничего общего с речью. Всякие подмигивания, рычания, жесты и странные выкрики. Они приветствуют друг друга криками «Кватц!».
Мой кузен Мунетоки стал наставником Саметомо по кендзюцу. Подозрение Хидейори – как натянутый лук, безжалостно нацеленный в наши сердца, и я стану бояться за жизнь Саметомо, как только он покажет, что обладает такой же сноровкой во владении мечом, как его отец и дед. Пока же он обязан изучать дело воина, несмотря на то что должен кончить как монах.
Хидейори ничего не сказал мне про Осю. Он увлечен двумя любимыми занятиями: управлением государством и религией. Бакуфу теперь так же высоко организован и имеет столь же много чиновников, как и двор Кублай-хана. Если позволяет погода, Хидейори ездит к монастырю Хачимана Дай-бодхисатвы, где он строит ступу, священную башню, посвященную матери.
Я никогда не встречала эту даму, которая умерла в изгнании после восстания Домея, но Хидейори говорит, что она святая. Я уверена, что его ненависть к Юкио выросла из соперничества его матери и матери Юкио, моей подруги госпожи Акими».
Навещая Танико в женском зале дворца сегуна, Риуичи и его крепкий старший сын Мунетоки пили у нее чай и вели светскую беседу. Когда, спросила она себя, видела она это нелёгкое выражение, странную смесь обиды, стыда и заискивания на лице дяди Риуичи? Давным-давно, так давно, что не могла вспомнить, где, хотя вид его и наполнял её ужасом.
Где был Саметомо? Она хотела ближе притянуть его к себе.
– Это очень красивая рукопись, – вежливо сказал Риуичи, указывая рукой с чашей на нишу, где у Танико висел большой лист бледно-зелёной бумаги. На нем Саметомо начертал стихи Бриллиантовой сутры, предложенные Ейзеном как упражнение по каллиграфии:
«Хотя мы и говорим о добродетели, Татхагата объявляет, что добродетели не существует. Только одно название».
Танико скромно опустила глаза:
– Это скромная работа моего недостойного сына.
– Саметомо, госпожа, может вырасти самым замечательным мастером меча, которого когда-либо видела Страна Восходящего Солнца, – с жаром сказал Мунетоки.
Его голос был всегда громким, как на параде. Его глаза блестели, а густые усы топорщились. Сидевший на подушках в опочивальне Танико, он был похож на отдыхающего тигра. Поскольку отец Танико, Бокуден, не имел собственных сыновей, Мунетоки был бесспорным претендентом на управление кланом Шима. Саметомо преклонялся перед ним.
– Я рада, что успехи моего сына радуют его сенсея, – мягко сказала Танико. Потом она быстро посмотрела в карие глаза Мунетоки. – Я предпочту, если ты не будешь слишком сильно и при всех хвалить мальчика, Мунетоки-сан. Это может усилить его затруднения.
Мунетоки взглянул на неё так, будто она сказали что-то возмутительное.
– Госпожа не знает, что есть самураи в западных провинциях, которые с радостью отдадут за неё жизнь. Есть такие люди по всей Стране Восходящего Солнца.
Танико вспомнила старого самурая в столице, который много лет назад умер, защищая ее и Ацуи от вассалов Мотофузы. Она опустила глаза:
– В первую очередь, самураи преданы сегуну и бакуфу. Сегун, стремясь предвидеть угрозы мирной жизни империи, находит невозможным забыть, что Саметомо – последний из рода Согамори, а мы – Шима – являемся ветвью Такаши. Я не хочу, чтобы сегун был раздосадован без причины.
– Что касается мира, господин Хидейори может теперь меньше опасаться, – сказал Риуичи с тем же выражением печали. Теперь она узнала его взгляд. Он был таким, как тогда, когда она узнала о смерти Кийоси.
– Мой благородный дядя, кузен, посетил меня не для того, чтобы восхищаться каллиграфией моего сына и хвалить его искусство владения мечом, – сказала Танико, и страх своей холодной хваткой сжал ее сердце.
– Танико-сан, – тихо сказал Риуичи. – Много лет назад я огорчил тебя страшным известием, услышанным из уст странника. Я поклялся, что если придется опять, то я не буду снова играть роль труса.
Танико прижала руки к сердцу:
– Расскажи мне быстро, дядя!
– Монах Дзебу и командир Юкио погибли.
Чаша, которую держала Танико, разбилась на полу.
Мунетоки сразу же, успокаивая, положил на её руку свою ладонь.
– Какая я неловкая! – бормотала Танико, вытирая бледно-зеленую жидкость с полированных досок пола. – Что ты говорил, дядя?
Риуичи продолжил:
– Я знаю, что ты сильно беспокоилась за них обоих. Я хотел быть тем, кто скажет тебе все.
– Пожалуйста, расскажи, как Дзебу… Как они умерли? – прошептала Танико.
Мунетоки ответил ей голосом мягче обычного:
– Погибли героически, как рассказывают. Юкио, его двенадцать сподвижников и монах Дзебу среди них полдня держались против тысячи монголов. Зиндзя в особенности совершил сверхчеловеческие подвиги в битве. В конце Юкио и его люди были побеждены, но только после того, как убили более трех сотен монголов. Юкио, его жена и дети – совершили сеппуку. В веках будут рассказывать легенду о них!
«Я не могу поверить, что Дзебу мёртв», – подумала Танико, Вслух она сказала:
– Когда так много воинов сражаются против нескольких, кто-нибудь ведь может ускользнуть незамеченным?
– Они были в ловушке, в укреплении на склоне скалы, – сказал Мунетоки. – Место, удобное для защиты, но оттуда невозможно выбраться. Они, конечно же, все погибли.
Он говорил с каким-то удовлетворением. По воинскому кодексу, считал Мунетоки, если бы кому-либо из людей Юкио удалось выбраться, это умалило бы совершенный подвиг.