Монастырь, Руническая повесть
Шрифт:
Я вонзил штык лопаты в землю, еще не успевшую окончательно промерзнуть. Коричневым дымящимся комом она свалилась обратно – руки мои тряслись.
– Посиди-ка, —отстранил меня Бородач и начал копать могилу сам. Я отошел и присел на цоколь старой полуразрушенной могилы. – Сапоги стяни подходящие, —Бородач кивнул на троих покойников.
– Мне не надо… – Я передернул плечами.
– Ты чего? – Бородач поднял в удивлении брови. – Это им не надо! А ты живой пока. Бери, кому говорю! – Он замахнулся на меня лопатой. Наверное, в шутку. Я послушно встал,
Я снова присел на могилу и стал рассматривать полустертые непонятные знаки и рисунки на ней. Но черты и резы на камне неожиданно для меня стали складываться в буквы и слова, и я прочитал вслух плохо сохранившуюся замшелую надпись на камне:
– «Покоящийся здесь да упокоится вовек»… Слушай, Бородач, как может покоящийся не быть успокоенным?
Бородач разогнулся, вылез из ямы и, шумно дыша, протянул мне лопату.
– Может, это нечисть какая-нибудь, —продолжил я, старался преодолеть дрожь в руках. – Может, оборотень или вампир здесь лежит. Откуда нам знать? Может, не надо копать здесь могилу?
Я взял лопату и тяжело спрыгнул в выкопанную Бородачом яму.
–Нет, не думаю, – ответил тот. – Это все сказки неграмотных пугать. Мы же в Монастыре. Скорее всего, здесь покоится в мире праведный монах или великий воин… Ты копай, копай. Не разговаривай, а то они скоро пахнуть начнут, —Бородач покосился на троих покойных и сморщил нос.
Мне показалось, что один из них шевельнулся. Видения начались от голода, не иначе.
– Что б тебя! – Закричал не своим голосом Бородач.
– Что!? – Я разогнулся. От резкого движения или от голода у меня пошли перед глазами круги и пятна.
Один из покойных встал и с недоумением смотрел на нас. Это был Сума. С него-то я и снял сапоги.
– Братцы, вы что, похоронить меня решили заживо? – Он слабо улыбался и зябко переступал с ноги на ногу. – Сапоги-то мои видел кто?
– Да ты стяни с кого-нибудь из них, поди не обеднеют, – Бородач махнул рукой на двух оставшихся покойников. Сума последовал его совету и через мгновение уже был обутым.
– Слушайте, братцы, пора это безобразие-то с сапогами заканчивать. Это же просто кошмар какой-то! Просыпаешься утром, а мало того, что босой, так тебя ж еще и погребать собираются.
Я снова начал копать. Хорошо, что Сума живой – могилу теперь придется меньше делать.
– Остальные-то точно мертвые? – Сума пнул носком сапога один, потом другой труп. Они, окоченевшие, не шевельнулись. – А что у нас с едой-то?
Сума отличался одной особенностью – он очень любил поесть, что в условиях войны, а тем более отступления было почти невозможно, а он, похоже, постоянно думал только о еде. По крайней мере, его воспоминания о том, какие чудесные пироги и соления готовила его мама, для меня были просто невыносимы. Я придерживался общепринятого негласного правила не вспоминать о мирном времени. Хотя бы вслух.
– А ничего у нас с едой, Сума, ничего. – Бородач сменил меня и спрыгнул в яму. – Мы же в монастыре и питаться теперь будем исключительно святым духом.
– Ох… Так дело-то не пойдет… – Сума стоял как в воду опущенный. – Это ведь не правильно, чтобы совсем никто не заботился о пропитании-то…
– Абсолютно с тобой согласен, – Бородач выкинул из могилы ком земли. – Ты и займись этим. Походи по окрестностям, попроси милостыню, может, даст кто.
Глава 3
Временами бывает ощущение, что все происходящее вокруг – неправда, сон, фантазия, нереальность; что все окружающее тебя – всего лишь придуманное кем-то испытание на Пути. Кажется, стоит открыть глаза – и все станет ясным, простым и понятным.
Это состояние похоже на мгновение перед тем, как ступишь на раскачивающийся ветром зыбкий и неустойчивый подвесной мост, который соединяет то, что было разъединено и не связано.
Я увидел, как что-то сверкнуло в земле. Я встал на колени и протянул руку к сверкнувшему на солнце предмету. Это был небольшой круглый медальон с витиеватым рисунком, висящий на кожаном шнурке. Наверное, золотой. Я потер его, он ярко блеснул на солнце.
– Ох, гляди-ка, Бородач, что Серый-то нашел. Дай-ка. – Щурясь, Сума взял медальон повертел его в руках и вернул мне. – Повезло-то как!
Сума почесал живот и пошел прочь, шаркая по брусчатке и переваливаясь с ноги на ногу. Я размял дрожащими пальцами новый ком земли, выкинутый Бородачом, но ничего больше мне не попалось.
– Это к удаче, – сухо сказал Бородач.
– Я даже знаю к какой. – Я надел медальон на шею. Холодом он обжег мне кожу. Но это ощущение моментально прошло. – Сума живой, значит, от голода мы точно не умрем.
Мы аккуратно положили в могилу наших погибших товарищей, проверив напоследок их карманы, но ничего не обнаружили кроме дыр. Когда же начали засыпать их землей, во внутренний дворик вбежал наш Командир, в расстегнутой рубахе, мокрый от пота.
– Отставить! Прекратите! Это общее дело! – Размахивал он руками.
– Как могилы копать – так наше с Серым дело, а закапывать – общее? – Бородач недовольно посмотрел на Командира.
– Отставить! – На его щеках горел нездоровый румянец. – Вы же самые крепкие из оставшихся бойцов. Как вам только не совестно так говорить!
Я сел на гору сырой земли и посмотрел на небо. Над сияющими шатровыми куполами летали, галдя, галки, белые облака неслись с невероятной быстротой, а Солнце припекало, как будто вернулось лето. Кто-то тронул меня за плечо. Бородач стоял надо мной и закрывал полнеба.
– Почетный караул, – тихо сказал он.
Я встал и посмотрел по сторонам.
Семь человек – вот и все, что осталось от нашего отряда. Кучка оборванных, голодных, испуганных и разуверившихся во всем людей – вот что сейчас мы собой представляли.