Монастырские утехи
Шрифт:
приманки. Но это доказывало, что конокрад близко, что он работает потайно и бьёт сильно и
наверняка. Следовало быть осторожнее.
Скороамбэ опорожнил мешок с донесениями... С конокрадом он встретился в Галаце. Они
удалились в трактир, где Амоашей хотел напоить его, чтобы вытянуть из него сведения о
священнике и других старых его товарищах, а особливо — о русском. Скороамбэ притворился
пьяным и пошёл нести всякую околесицу. А когда речь зашла
подозрения по поводу батюшки. Тут Амоашей якобы засмеялся своим заливистым смехом и
сказал:
— Куда ему, замухрышке, ни в жизнь он такого не сделает... И никогда ему не додуматься до
этой затеи с привидением. Тут видна рука человека храброго и хитрого... Скорей всего, это
Эгон, посланный своими людьми. Или я, а? Ты меня не подозреваешь?
Тут он будто снова улыбнулся Скороамбэ.
И, расплатившись, тотчас же исчез — как наваждение. Позже Скороамбэ признал Амоашея в
хромом чернеце, в меднике с кастрюлями за спиной. Но выслеживал издали, чтобы конокрад не
распознал его, иначе лежать ему в сырой земле!..
— Где он? — алчно выспрашивал поп.
Всё в Галаце. Посему он тотчас же заподозрил, что если конокрад вертится там, то уж, без
сомнения, у него с Яни на дороге назначены встречи... И уж конечно, по поводу скакуна.
Стало быть, и конокраду прискучило жить под таким надзором и захотелось его избегнуть и от
заботы избавиться.
Священник, довольный, поддакивал.
И Скороамбэ рассказал священнику, какие предпринял меры. Прежде всего заслал в
помощники конюха к Яни своего человека, серого, ничем не приметного парнишку, который
притворился дурачком. Он состоял при лошадиных хвостах, блюдя их чистоту, и прислуживал
за столом батракам стоя, точно боярам. Водку таскал им целыми ведрами. Ему дан наказ
смотреть во все глаза и в особенности слушать во все уши.
Скороамбэ, подвязав седую бороду и волосы, подобрав благопристойную валашскую одежду,
снарядил телегу, запряжённую двумя молодыми бычками, погрузил на неё бочку цуйки и
полный бочонок уксуса и пригнал всё это к конюшне Яни. День и ночь сидел он там в своей
крытой телеге, набитой сеном, и, как паук, плел паутину вокруг тех, кто входил и выходил из
конюшни.
— Жду, что мне попадётся монах или медник... Вот и жалко терять здесь время,— заключил
Скороамбэ и поспешно вышел, пообещав подавать вести.
Оставшись один, священник надолго задумался. И решил: нечего ждать от других известий.
Давно миновала Малая Пречистая. Священник — теперь прямой,
липованина, метёлка бороды подстрижена и подкрашена в золотисто-жёлтый цвет, за спиной
сеть — смешался с толпой бродяг и рыбаков Галаца. Ночи проводил он в землянке, скрытой в
полях созревающей кукурузы, волны которой с трёх сторон наступали на город, готовые
поглотить его.
Там, растянувшись на земле и подложив руки под голову, он глядел в небо — как кружатся в
хороводе звёзды, и задремывал поздно, завидуя сну казака, забившемуся, вроде барсука, в
землянку.
Утром и вечером он держал путь к телеге валаха, где не спеша выкушивал стопочку водки или
наполнял штоф сливовым уксусом для мамалыги с варёной рыбой.
От эдаких мучений и от ожидания его одолела болотная лихорадка и трясло каждые два дня с
такой силой, что зубы у него стучали, как костяное било. Он дрожал мелким бесом, но думал о
том, что все его страдания окупятся сполна.
Скороамбэ напал на след Амоашея. Парнишка из конюшни выведал, что там втайне готовятся
принять дорогую лошадь. Петля затягивалась. Однажды ночью, когда подвыпивший казак в
сотый раз объяснял, как он вырастил Мурада — холил и лелеял его больше, чем царевича во
дворце,— глядь: перед ним откуда ни возьмись Скороамбэ. Он узнал, что старший конюший
получил от Яни приказ подвести на заре к его крыльцу коляску в сопровождении двух
вооружённых конюхов верхами. Это поведал сам конюший батракам за стаканчиком цуйки:
ему, сказал он, грек открыл, что должен встретиться с одним купцом для покупки жеребца... Но
застенчивый купец не хотел вводить свой товар в город. Он просил разрешения встретиться за
городской чертой на скошенном кукурузном поле, у бывшего турецкого редута. Уговорились
быть там на восходе солнца. И чтобы конюший вместе с двумя верховыми попридержал купца,
если у того возникнут иные намерения.
Из того, что сказал конюший — как это передал парнишка,— для Скороамбэ стало совершенно
ясно: конокрад уговорил грека принять коня вдали от людских глаз. У него не хватило
смелости привести скакуна в город даже ночью. Может быть, чувствовал слежку.
С другой стороны, Яни не пошёл бы на сделку, кабы речь не шла о коне, по которому он
сохнет, то есть о белом Алкионе.
— А деньги? — вымолвил священник.
— Про это парнишка ничего не знал. Думаю, грек привезёт их.
— Но если по дороге его ограбят разбойники? — И батюшка, прикрыв один глаз, заговорщически