Монета встанет на ребро
Шрифт:
Кирн, с трудом отсеяв официальную шелуху, мешавшую пониманию, подумал, представил, как он, забывшись, размахивает во все стороны «больной» рукой… и не стал настаивать на своем. Пусть уж лучше болит!
– Что же до видимости, – не обращая внимания на его моральные терзания, так же скучно и на одной ноте продолжала девушка, – то, чтобы увидеть результаты работы ингры, Заказанный может посмотреть на себя в зеркало.
Кидранн, в этот раз и не подумав спорить, послушно подошел к трельяжу.
Оба-на! Этакий фингал под глазом, зловеще переливающийся всеми оттенками лилового, не всякий получить сумеет!
– Смоется, – мрачно буркнул Кирн, отворачиваясь от отражения.
– Смывай, – равнодушно отозвалась ингра, зевая и накрываясь одеялом.
…Через пятнадцать минут безуспешных попыток отмыть неведомую краску Кирн пристыженно вернулся в свою комнату и осторожно приоткрыл дверь смежной спальни…
Черноволосая спала.
Итак, «иди гулять по городу, я сам тебя найду!». Гуляю. Уже два часа гуляю. А толку – сами понимаете сколько…
На фоне утреннего раздражения (сначала я увидела, ЧЕМ собираются протравить меня в этот раз на завтрак, а потом Кидранн недовольно протянул: «А почему завтрак готовила не ты?!») злобности, равно как и вредности, мне это только добавляло.
Погода в Версаре откалывала такие коленца, что оставалось только преклоняться перед неприхотливостью и долготерпением местных жителей. Я никак не могла привыкнуть к тому, что пробирающий до костей, позднеосенний ветер вечером совсем не означал, что утром будет зябко. Напротив – рассветные лучи решительно разгоняли небесную хмарь, щедро поливая землю плододарским теплом. А ведьме, решившей «предусмотрительно» взять с собой шаль, оставалось только тихонько ругаться сквозь зубы. Почему тихонько? Потому что здесь я не ведьма, которой позволено все и еще немножко, а – ингра. Девушка-воин, живущая только по своим, но оттого ничуть не менее – а то и более! – строгим законам морали. Этакая послушница с двумя вращающимися мечами в руках и арбалетом у пояса (вы можете представить себе такую картинку?.. Вот и я нет…).
Дома сияли свежевымытыми стеклами: приближался какой-то городской праздник, и хозяйки расстарались на славу, кое-где даже украсив несколько вычурные и тяжеловесные, на мой взгляд, перила балконов яркими лентами и живыми цветами. Дворники, закончив утренний «моцион» с метлой, теперь умиротворенно сидели на лавочках и со злорадной ухмылкой на лицах наблюдали, как спешащие горожане поскальзываются на свежевымытой брусчатке. Я, прошедшая мимо на высоченных (по местным меркам: в Варильфийте на такое даже внимания бы не обратили) каблуках и даже ни разу не подвернувшая ногу, удостоилась уничижительного взгляда и презрительного плевка семечной шелухой вослед.
Улица резко разошлась, раздвинулась и мягко перетекла в центральную площадь, главным украшением которой служил, разумеется, огромный фонтан. Ей-ей, из десяти городов на этой Ветке девять имеют на главной площади фонтан! Похоже, на большее у людей фантазии не хватает…
Заметив скромно притулившуюся в уголке «Тайну луготравья» и с трудом, но все же признав в ней лавку знахаря, я отложила осмотр фонтана на потом. Тем паче что «гулять по городу» мне, похоже, предстояло еще долго…
За тяжелой дверью меня встретили сумрак и… вонь. Не скажу, чтобы последнее было так уж нехарактерно для подобных заведений, но эта вонь являла собой нечто совершенно непостижимое.
Каждая лавка при создании профессионального ореола таинственности, как правило, выбирает один-два «ведущих» аромата. Лавочник, приходя на работу, просто сжигает веточку того или иного растения (его может в итоге даже не оказаться в составе ни одного рецепта) – и божественный (кстати, как ни странно, многие полагают, что чем отвратительнее зелье на вкус и запах – тем действенней) аромат на весь день обеспечен. Ибо, что бы вам кто ни говорил, но в самой лавке ни один знахарь не станет готовить зелья: нужны определенные условия, утварь. Здесь их только продают, причем в плотно закупоренных баночках, изначально исключающих возможность распространения запаха (хотя бы потому, что для многих противоядий соприкосновение с воздухом губительно). А знахарская лавка, где ничем «эдаким» не пахнет, изначально вызывает подозрения у покупателей, не посвященных в подоплеку трудов травника, вот и выкручиваются торговцы, как могут.
В этой же комнате пахло так, словно здесь сожгли не одну-единственную веточку, а целый веник!
Впрочем, у факта было очень простое объяснение: стоило только перефокусировать глаза на «кошачий» взгляд, – сразу стало видно, что в одном помещении собрались сразу несколько травников, работающих в условиях жесткой конкуренции: постоянном присмотре за собственными снадобьями и непрекращающимися попытками плюнуть в ступку соседа.
При виде меня тетка лет этак пятидесяти с явным сожалением оторвалась от вышеупомянутого занятия и подхватила потенциальную клиентку под локоток, жарко зашептав на ухо:
– Чего, милка, хотела? Хошь, приворотное зелье продам – самое что ни на есть действенное?! Ей-Хранящие, я с ним всю жизнь не меньше чем с тремя мужиками крутила!
– Нет, спасибо, сама как-то справляюсь. – Я аккуратно вытащила руку из цепких клешней торговки, скривившись при упоминании о Хранящих, как королевский отравитель при виде мясницкого топора.
Тетка, не растерявшись, суетливо забежала за свой прилавок и, достав чуть ли не из кармана баночку крайне сомнительного вида, стала совать ее мне под нос:
– А вот, смотри, отличное средство от запора!
Банка пахла позапозапозапозапозапрошлогодним сеном. Причем однажды пожеванным буренкой, но выплюнутым, ибо оно не соответствовало по вкусовым качествам еде. По крайней мере, некую корову это средство от запора однажды спасло…
– Нет, спасибо!
– Ну так глянь вот это! – Очередной бутылек, выхваченный из-под полы, радовал паутиной на крышке и подозрительным болотно-коричневым цветом содержимого. – Все морщины враз разгладишь, будто утюгом по ткани!
Я, содрогнувшись от садистского сравнения и праведного возмущения (в свои восемьдесят два я искренне считала, что в подобных вещах не нуждаюсь!), хищно прищурилась, перегнувшись через прилавок, наклонилась прямо к огромному уху торговки (от волос пахло дешевыми, значительно разбавленными духами), ехидно прошептала:
– А что, неужели оно такое дорогое, что вы даже саму себя не в силах им побаловать? Или вы уже безнадежны?
И, не дожидаясь, пока разевающая рот от переполнявшего ее гнева торговка придумает что-нибудь в ответ, отошла от прилавка.