Монета встанет на ребро
Шрифт:
– Вот йыр, хорошо, что хоть черный - не так заметно…
Он мягко улыбнулся, сразу разгадав мой маневр и не давая уйти от темы:
– Так всё-таки?
– Да Хранящие его знают, - тоскливо вздохнула я.
– Я не могу принять сам факт того, что я - странница, ведьма - должна, обязана идти куда-то в определенное место, вместо того, чтобы бродить только там, где мне захочется. Кошки гуляют сами по себе, а если их заставить сидеть на привязи, то добром это не кончится. И потом, я ведь очень тяжелый человек, по сути. Я относительно легко схожусь с людьми только потому, что из всей массы подпускаю к себе только тех, кто в данный конкретный
Он слушал молча этот полуночный бред, поглядывая на меня так… Так, как смотрит уже семь лет как замужняя, располневшая, раздобревшая женщина с двумя-тремя детьми на свое старое, хрустально белое, тоненькое, как березка, свадебное платье, все эти годы бережно хранимое на самом дне сундука завернутым в тонкий батист и холст поверх. Дочке в приданое. Смотрит с какой-то щемящей душу тоской и в то же время пониманием, что эта ностальгическая жалость и грусть не имеет смысла: жизнь - не круг, а река. Полная резких поворотов, порогов и подводных камней, то бросающая в самый водоворот, придавливающая волнами ко дну, то выносящая на светлый пологий берег, такая разная и похожая… И никогда не возвращающаяся туда, где один раз уже была.
– Знаешь, а ты ничуть не изменилась, - наконец-то проговорил он, подавляя в груди вздох и отводя глаза.
– Такая же… неприкаянная…
Я усмехнулась одними губами. Потому что внутри смеха и не бывало.
– Я изменилась, Доен. Изменилась так сильно, что даже самой иногда страшно. Никогда не думала, что не продавая своих идеалов, не разбивая мечты, не уходя со своего пути, можно так измениться. Я отличаюсь от той Иньярры, которую ты раньше знал, так же сильно, как отличаются два внешне абсолютно одинаковых клинка. Только один - человеческий, стальной, а другой - эльфийский, неприметный с виду, но ложащийся в руку так же привычно и естественно, как младенец в колыбель. С серебряным, перевитым заговорами на крови, наконечником внутри.
Он горько дернул уголком губ, на лбу залегла морщинка:
– Что ж, а во мне, кажется, и клинка не осталось… Как можно было за какие-то полсотни - чуть больше - лет так опуститься? Знаешь, порой смотрю в зеркало - и хочется зашвырнуть в него чем-нибудь, лишь бы не видеть этой опостылевшей физиономии!!! Как дурак!!! Гонорары и пьянки - вот и все мои радости в этой жизни!
Я тяжело вздохнула, не зная, что ответить. Да, он изменился, что и говорить, - это я заметила с порога, причем не в лучшую, с моей точки зрения, сторону, но…
…Прочитать чужую книгу - это просто, приятно, познавательно, интересно - да и ещё мало ли как. Прочитать и высказать собственное мнение - это хорошо вдвойне, потому что такие действия предусматривают не только проглоченный суррогат информации, но и мысленную работу над ним. Похвально и полезно.
Но советовать автору, что он должен в этой самой книге изменить… Ненавижу. Даже если просит. Даже если хочет и смотрит на меня просящими глазами ребятенка. Какое я имею право черкать и переписывать набело шуршащие утекающим песком клепсидры страницы чужой жизни? Я и со своей-то разобраться не могу…
Но… как объяснить это, собственно, автору? Как растолковать обиженному творцу, что ты не даешь советы не потому, что тебе безразлична его книга, а потому, что ты просто не имеешь на это права?
А он обижается! Искренне расстраивается, отворачивается к стене, бурчит что-то раздосадованное, скрывает рукопись пару дней - а потом снова бежит к вам за советом и приговором Высшего суда: быть - или не быть?
И ты опять не знаешь, что ему сказать.
Почему люди верят, что тот, кто просто спокойно относится к неспешному плетению собственной жизни и способен понять, что гложет хозяина соседней - вот он-то - гений! Последняя инстанция! И бог, и царь, и судия!
Зачем, йыр побери?
У каждого человека в жизни столько развилок, что он ошибается бесконечное количество раз! Так зачем собирать в русло своей жизни ещё и чужие ошибки, нелепости и оплошности??? Чтобы потом припомнить: "А! Это ты мне вот тогда-то посоветовал! И вот, что вышло!!!". Или просто осуждающе вздохнуть со страдальческим видом: "Нет, мол, я ни в чем тебя не обвиняю, но просто мне сейчас от твоего совета так плохо, так плохо, что хоть на стенку лезь!". Кому от такого может стать легче?!!!
Лодочнику, послушно переплавившему лодку на другую струю течения и обнаружившему пробоину в днище?
Или шкиперу, задавшему направление?
Да никому…
Доен со стуком отставил свой кубок и несколько раз сильно тряхнул головой:
– Так, ладно, отставить пьяные излияния! Мне есть ещё, что тебе сказать.
Я лениво приподняла левую бровь в знак того, что я слушаю.
– Тебя уже ищут не только твои эти наставники, но и несколько представителей Гильдии.
– Зачем?
– почти испуганно вскинула голову я.
– Они же от меня ещё тридцать лет назад, вроде бы, отстали!
– Ха, размечталась! Они отстали от тебя тогда, когда ты была ещё просто ведьмой, странницей с довольно упрямым характером. Теперь же ты - третья Хранящая, и заполучить тебя каким-либо образом в союзники для Гильдии - цель номер один. Так что можешь морально готовиться.
– Гвыздбр фрахк лажгрыматзз!
– вполголоса выругалась я.
– Как вижу, подготовка уже началась, - иронично усмехнулся маг.
– Если что, то через пару месяцев Гильдия собирается провести осмотр нового Храма, причем запретить ты им этого не сможешь. Так что я бы всё-таки посоветовал тебя вернуться в Храм и хоть как-то успеть разобраться в ситуации за оставшееся время.
Я бессмысленно теребила кончик собственного плаща, потирая другой рукой левый ноющий висок.
– Да, конечно. Спасибо, что предупредил…
Всё равно завтра - последний день. И его я выпью до дна, залпом, сразу, как и оставшееся в кубке вино…
Солнце лениво-лениво облизывало первыми несмелыми лучиками покрытую тоненьким слоем припорошенного льда, убегающую вдаль дорогу. Шэра бодро цокала по льду копытами, мало смущаясь резкими поворотами или ухабами, повергавшими обычных коней в состояние скользящего шока. Я, сонно нахохлившись, для проформы сжимала в руке поводья, на деле предоставляя лошадке самой право выбирать, где и как ей бежать, и со смутным утренним любопытством вглядывалась в только-только разгорающийся день.