Монгольская империя и кочевой мир
Шрифт:
Приведенный материал позволяет сделать некоторые выводы, касающиеся образа Чингис-хана в монгольском письменном и устном наследии. Монгольское словесное искусство, при вполне обозримом объеме, демонстрирует большое разнообразие в источниках своего происхождения, в испытанных за время своего развития иноязычных влияниях и в типологической принадлежности, т. е. составляет весьма и весьма сложный комплекс. Образ Чингис-хана в устной и письменной традиции монголов как нельзя лучше отражает это положение. В каждом конкретном случае он носит именно те черты, которые соответствуют словесному пространству, в котором он существует.
Первое: Чингис-хан — реальный исторический деятель монгольской истории XIII в. Однако, попав в фольклор архаического
Второе: в «Сокровенном сказании», которое до сих пор не обрело в современной науке жанрового обозначения, будучи, по выражению Б.Я. Владимирцова, «слишком эпичным» для летописей, и «слишком историчным» для эпоса, образ Чингис-хана тяготеет все-таки к эпическим персонажам. Повествование о нем используют фольклорно-эпические модели, в частности элементы так называемого «эпического биографизма».
Третье: монгольские летописи XVII–XIX вв. делятся на несколько видов, в соответствии с традициями, которых они придерживаются. В сочинениях, близких «Сокровенному сказанию», образ Чингис-хана сохраняет эпические черты. Летописи, являющиеся более или менее развернутыми генеалогическими списками, ставят его на центральное место, но уделяют не много внимания. Сочинения, следующие за тибетскими историографическими традициями, не выделяют Чингис-хана из ряда других монгольских ханов юаньской династии.
Четвертое: более интересные явления (с точки зрения повествовательных традиций) произошли в тех сочинениях, которые испытали влияние китайской исторической литературы. Эта традиция, на мой взгляд, привела к созданию литературного образа Чингис-хана — идеального правителя, создателя великого и гармоничного государства, великодушного и строгого хана-отца.
Пятое: изложенный материал показывает, что образ Чингис-хана, центральная фигура монгольской истории и литературы, сакральный «герой» монгольской самоидентификации, не завладел всем пространством словесного искусства монголов. Есть такие виды и формы монгольской литературы, где он — явление чужеродное. Так, нельзя сказать, что образ Чингис-хана сколько-нибудь глубоко проник в сказочный фольклор и волшебно-авантюрную литературу. Волшебно-фантастическое начало, эстетически и формально не совпадающее с архаичной мифологией и средневековой родовой историей, по-видимому, отторгало его. Его образ был слишком историчен, с одной стороны, и слишком сакрален, — с другой. Нет также и героических устных или письменных сказаний о Чингис-хане. Не приняла его и буддийская письменная традиция. Легенд буддийского характера о нем мало, все они имеют локальный или случайный характер. Итак, Чингис-хан — герой преимущественно архаичных мифов и исторических преданий, а также повествований с элементами беллетристики, выросших из последних.
Этому есть несколько причин. Первой из них, на мой взгляд, следует назвать «историчность» образа. Чингис-хан появился на монгольской арене, когда монголы приобрели письменность, литературу, так что память о нем носила фиксированный, исторический характер, она поддерживалась и корректировалась наличием литературы о нем. Поэтому образ Чингис-хана не смог потерять конкретно-исторические черты и полностью превратиться в эпического героя.
Другая причина — буддийская письменная традиция и историческая литература монголов, восходящая к «Сокровенному сказанию», сосуществовали на протяжении веков довольно независимо друг от друга и сравнительно мало смешивались. Это были две крупные, в той или иной мере самостоятельные традиции в монгольской литературе. Безусловно, взаимное проникновение было, но ни одна из них не смогла поглотить другую. Это касается и «высоких» литературных жанров, и устных народных сказаний. Поэтому Чингис-хан не стал героем буддийских повестей и мифов.
В образе Чингис-хана в монгольском фольклоре и литературе отразилась вся история монгольской словесности, ее специфика, внутренняя структура и характер.
Балданжапов П.Б. 1970. Altan tobci. Монгольская летопись XVIII в. Улан-Удэ.
Владимирцов Б.Я. 1992. Чингис-хан.
Галдан. 1960. Kaldan. Erdeni-yin erike kemeku teuke bolai. Улаанбаатар.
Джамбадордж. 1984. Jimbadorji jokiyaba. Bolor toil. [Begejing].
Доронин Б.Г. 1990. Биография в средневековом Китае (к характеристике жанра). Историография и источниковедение истории стран Азии и Африки. Вып. 13. Л., с. 107–124.
Дхарма-гуши. 1987. [Dharma guusi]. Altan kurdun mingyan kigesutu. [Koke qota].
Желтая история. 1983. Erten-u mongyol-un qad-un undusun-u yeke sir-a tuyuji orosiba. [Begejing].
Жуковская Н.Л. 1982. Чингис-хан. Мифы народов мира. т. 2. М, с. 629.
История Асрагчи. 1984. Asarayci-yinteuke. [Begejing].
Козин С.А. 1941. Сокровенное сказание. Монгольская хроника 1240 г. М; Л.: Изд-во АН СССР.
Краткое Золотое сказание. 1989. Qad-un undusun quriyang?ui altan tobci. [Begejing].
Лубсан Данзан. 1973. Алтан тобчи (Золотое сказание) / Пер. с монг., введ., коммент. и прилож. Н.П. Шастиной. М.: Наука.
Неклюдов С.Ю. 1984. Героический эпос монгольских народов. М.: Наука. Потанин Г.Н. 1893. Тангутско-тибетская окраина Китая и Центральная Монголия. т. 2. СПб.
Рашпунцаг. 1985. [Rasipungsu?]. Bolor erike. [Koke qota].
Саган Сэцэн. 1987. Sa?an Secen jokiyaba. Erdeni-yin tobciy-a. [Begejing].
Синяя тетрадь. 1996. Koke teuke. [Begejing].
Цендина А.Д. 1999. Легенды о происхождении племенного союза табунанг в монгольских летописях. Altaica. 3, с. 139–151.
Цендина А.Д. 2000. Миф о Чингис-хане как о покровителе буддизма. Altaica. 4. М., с. 157–163.
Эзэн богд. 1992. Эзэн богд Чингис хааны домог оршвой. Эмхэтгэж боловсруулж удиртгал бичсэн X. Сампилдэндэв. Улаанбаатар.
Т. Мэй
Монголы и мировые религии в XIII веке [76]
В течение последних десяти лет ряд ученых исследует проблему обращения монгольских ханов в мировые религии (ислам, буддизм и христианство), уделяя особое внимание исламу. Поскольку эти специалисты не ограничиваются изучением лишь военных и политических аспектов, а уделяют внимание и другим вопросам средневековья, они добились значительных результатов в изучении религии монголов, а также истории Монгольской империи и каганатов [Amitai-Preiss 1996; 1996b; 1998; 2001; см. также: DeWeese 1990; 1994; 1996] [77] . Обращение монголов в мировые религии было, по-видимому, редким явлением вплоть до распада империи. Если такие случаи и имели место среди элиты, все же вплоть до смерти Мункэ-хана в большинстве своем она не проявляла интереса к обращению. Примечательно, что хотя нам известны причины, по которым монголы обращались в мировые религии, мы мало задаемся вопросом, почему все же было мало случаев обращения в более сложные религии, с которыми монголы были уже достаточно знакомы.
76
Приношу благодарность А. Хазанову за его многочисленные предложения и критические замечания, сделанные им на более ранний вариант этой статьи, написанной благодаря его семинару, посвященному обращению и мировым религиям.
77
Некоторые другие ученые также внесли вклад в исследование обращения в монгольский и пост-монгольский периоды, однако для перечисления всех этих работ потребовалось бы составление отдельного библиографического свода, что невозможно сделать в рамках данной статьи.