Моника 2 часть
Шрифт:
Ренато Д`Отремон побледнел от острой боли и ужаса, затем покраснел от возмущения и скомкал письмо – последнее послание проигравшего соперника, врага, но победившего после смерти. Он почувствовал страстное желание плюнуть в мертвое лицо, на могилу Бертолоци, как Франсиско в тот роковой рассвет.
– Разве может человек быть таким злобным, Ноэль? Разве может кто-нибудь так мстить беззащитному невинному созданию? Вы знали все это?
– Я догадывался, хотя не знал содержания этого ужасного письма.
– А Хуан? Бедный Хуан.
– Как видишь, мое сострадание к нему имело причины. Оно было справедливо, как и долг твоего отца защищать
– Это моя мать восстала против него. Как сейчас я помню то время. Помню ночь, когда отец сел в последний раз на лошадь, помню это, словно ожог. Ведь я тоже ополчился против него!
– Ренато, что ты говоришь?
– Это было ради того, чтобы защитить мать, и его последние слова были сказаны, чтобы снять тяжкий груз с моей совести. Да, Ноэль. На смертном ложе отец сказал мне две вещи: защищать мать, даже против него, и помогать Хуану, протянуть ему дружескую, братскую руку. Да, как брату, это были его слова, я отлично помню. Эти слова навсегда отпечатались в моем детском сердце, и я поклялся исполнить его желание, и вопреки всему миру исполню, Ноэль!
Он бросил письмо на стол, вытер влажные виски. Затем быстро поднес старую скомканную бумагу к пламени светильника и поджег, сказав:
– Теперь я сжигаю это бесчестие, эту ненавистную бумагу, крик злобы и низости, являющийся наследством Хуана. Я дам ему другое, дам то, что хотел дать отец, мое доверие, преданность, любовь брата и половину земель, потому что они принадлежат ему по крови.
– Сынок, ради Бога, будь благоразумен.
– Я предпочитаю быть справедливым, Ноэль. Пусть наконец справедливость наступит на земле Д`Отремон. Справедливость, понимание, любовь и милосердие для живущих, и прощение за совершенные грехи умерших.
На широкой фарфоровой пепельнице вместо письма осталась горстка черной золы; затем Ренато резко распахнул дверь, и старик-нотариус спросил:
– Куда ты, Ренато? Ты не будешь ждать Хуана?
– Я не могу уже ждать, Ноэль. Я прямо сейчас встречусь с ним! – В широкой прихожей почти в полумраке, Ренато отступил на шаг, наткнувшись на Янину. Выйдя из кабинета, он едва не столкнулся с ней. Впервые ясные и нежные его глаза, как у Софии посмотрели на нее с мягкостью. У него было доброе сердце, сострадание, любовь и сочувствие ко всем созданиям на земле. Он чувствовал безмерное великодушие, расположенность к доброте и снисходительности и, подавляя невольную враждебность к стройной темной метиске, сердечно спросил:
– Что произошло, Янина, почему ты так смотришь?
– Вы кажетесь довольным, сеньор.
– Да, Янина, я доволен.
– Тем не менее вам нужно знать правду, которая вас больше не одурачит, правда, которая не будет больше над вами смеяться. Вы должны знать, кто вам лжет, кто вас позорит.
– Янина! Что ты говоришь? – воскликнул Ренато, посуровевший от ее выражения лица, которое до этой минуты было приветливым.
– Прочтите это письмо, сеньор Ренато! Прочтите!
Слова метиски резко стряхнули, исчезло восторженное возбуждение и светлая нежность, любовь и благородство, которыми жила его душа. Разрушился ореол, мир иллюзий ниспал на землю, было ужасающее чувство падения в пропасть. Он вырвал его из рук Янины, не взглянув, кому оно адресовано. Затем быстро прочитал, словно проглотил глоток яда, и заставил метиску ответить:
– Что это значит? Кто дал тебе это письмо? Для кого оно?
– Для Хуана Дьявола!
– Для Хуана Бога, – поправил Ренато, читая. – Кто
– Вы не видите? Не знаете? Не узнаете почерк?
Еще раз Ренато взглянул на строки, плясавшие перед глазами, которые искрились насмешкой и бесчестьем. Он не хотел понимать слова, означавшие что-то ужасное, проникавшие внутрь все сильнее и сильнее, пока с мучительной силой окончательно не вонзились в него. С безумными глазами он посмотрел на отступающую Янину, которая собиралась было сбежать, и приблизился к ней:
– Я спросил тебя, кто дал тебе это письмо!
– Мне его не давали. Я украла его, подобрала, когда оно свалилось у той дуры, с которой его отправили. Это письмо с доверенной служанкой Аной послала Хуану Дьяволу сеньора Айме. Она послала вручить его Хуану Дьяволу!
– Хуану Дьяволу! Хуану Дьяволу! То, что ты говоришь – ложь!
– Это правда! Клянусь! Сеньора Айме…
– Не упоминай ее, чтобы бесчестить, потому что это будет стоить тебе жизни! Ты лжешь, лжешь!
– Не лгу! Сеньора Айме любит Хуана Дьявола! Я видела их вдвоем на свидании!
– Замолчи! Замолчи!
Рука Ренато грубо схватила за горло метиску и безумно сжала, а Янина, не защищаясь, выбрасывала последние потоки яда:
– Это правда, правда! Убейте меня, если хотите, за то, что я сказала; но убейте также и ее, потому что она предательница!
– О, хватит! Хватит!
Он отпустил ее, и она свалилась. Вне себя от бешенства он взглянул на нее и повернувшись спиной, побежал в спальню.
Неподвижно стоя на коленях на скамейке, сложив руки, Айме не плакала, не молилась, а лишь испытывала боль в душе и теле. Она повернула голову при появлении матери, которая спросила:
– Дочка, что случилось? Где твоя сестра?
– Она ушла с моим посланием. Она попросит у него одолжения для меня. Это все. Я жду ее здесь.
Айме направилась к окну, пытаясь различить все шумы, но ни один не дошел до нее в полной тиши этой ночи. Все было во мраке, все казалось совершенно спокойным, только лишь холодела кровь в венах. Она хотела отойти, спрятаться, сбежать, но было поздно, потому что Ренато вторгся в ее комнату и властно приказал:
– Айме! Выходи!
Он почти выволок ее и потащил за собой, его пальцы, словно стальные крючки, вонзились в руку, принуждая покинуть спальню, где осталась испуганная Каталина, которая не успела произнести ни слова. Он подталкивал ее к свету фонаря, а затем пристально посмотрел на нее со звериным и ужасным выражением, пока она тряслась и пыталась отступить назад. Она уже не могла пятиться, а он все наступал. В его ясных глазах зажегся гнев бесконечной силы и ярости, которой не было названия, огонь, который Айме никогда не видела в его глазах, но который был ей хорошо знаком в других глазах, и она испуганно взмолилась:
– Ренато! Ты сошел с ума!
– Я сошел с ума и был слеп, нужно так сказать! Притворщица! Развратница!
– Почему ты так говоришь? Почему так смотришь? – задыхаясь от ужаса, она пыталась защищаться: – Ренато, ты потерял рассудок?
– Ты помнишь это письмо? Отвечай!
– Я… я… я… – не находя выхода бормотала Айме.
– Оно твое. Ты не отрицаешь, не можешь отрицать. Оно твое, да, это ты писала его! Ты обманула меня!
– Нет, Ренато, нет!
– В этом письме ты жалуешься, умоляешь, просишь сострадания у другого мужчины, а теперь ты должна просить меня. Но не проси, потому что это бесполезно. Это будет бесполезно!