Монстр лазейку найдет!
Шрифт:
Фрэнки вышла на платформу. Прочие пассажиры разбежались в разные стороны, как Гламурки в день чистки клетки. Но Фрэнки была не в состоянии шевельнуться. Смутное и мрачное настроение сменилось нервозностью и страхом. Приступы головокружения превратились в искры. Двери вагонов у нее за спиной с чмоканьем сомкнулись, поезд тронулся дальше на север. Возврата не было.
– Добро пожаловать в Орегон-Сити! – окликнул знакомый голос. Бретт махал ей рукой с последней скамейки. При виде его кольца с черепом внутри у Фрэнки что-то всколыхнулось, взбаламутив и подняв то, что было, видимо, последними крохами ее чувств
Расправив плечи, помахивая сумочкой-аккумулятором, Фрэнки направилась к нему, как заправская фотомодель.
Can’t read my, Can’t read my, No, he can read my poker face… [19]Бретт встал и обнял ее. Это вышло довольно неловко, потому что оба чувствовали себя неуверенно.
– Классно смотришься!
– Спасибо! – Фрэнки расплылась в улыбке. Наверное, надо было ему сказать, что и он тоже смотрится классно, но вблизи Бретт выглядел каким-то потрепанным. Джинсово-голубые глаза потускнели. Черные волосы свисали безжизненными патлами. Черный лак с ногтей стерся. И вместо его привычной потрепанной одежды на нем теперь был мешковатый плащ-дождевик свекольного цвета. И все же Фрэнки ощутила, как ее место для сердца болезненно сжалось. Наверное, это была самая последняя крошка любви. Потому что этот поезд ушел, как 11.22 из Салема.
19
«Он не прочтет, он не прочтет, ничего не прочтет на моем бесстрастном лице» (англ.). – Прим. перев.
– Ты не смотри, что я так одет, – сказал Бретт, словно прочитав ее мысли. – Это вещи моего кузена. Я же из Салема уехал прямо в чем был.
Фрэнки вежливо кивнула, по-прежнему ожидая гигантской ловушки. Но вместо этого она получила коробочку разных соленых ирисок.
– Это что? – спросила она, хотя и так знала.
– Ну, я же обещал, помнишь?
– Спасибо!
Фрэнки улыбнулась, с трудом сдержав желание взять одну штучку. А вдруг они отравленные? Вместо этого она села. Скрип тормозов прибывающего поезда заполнил собой неловкую паузу. Они проводили его взглядом.
– Слушай, наверно, нам надо… – сказала Фрэнки одновременно с тем, как Бретт тоже начал что-то говорить.
Они захихикали.
– Ладно, ты первая! – сказал Бретт.
– Нет, ты!
Он повернулся к ней лицом, положил руку на спинку скамейки. Его кончики пальцев коснулись ее волос, и Фрэнки ощутила внутри тепло, как будто подключилась к розетке.
– Я вижу, ты мне все еще не доверяешь. Но я тебе клянусь: я не имею никакого отношения ко всей этой затее второго канала! Честное слово! Ну, посмотри сама. – Он оттянул воротник плаща. – Видишь, мне и самому досталось.
«Неужели он всегда был таким обаятельным?» Фрэнки хихикнула и развернула клубничную ириску. Ее запах напомнил ей «Starburst» Билли.
– Но хуже всего то, что я тоскую по тебе, Штейн!
Его глаза вспыхнули, как прежде.
Он подался к ней.
Она отстранилась.
– Обожемой, видел бы ты,
Бретт улыбался и ахал во всех нужных местах. А потом блеск в его глазах снова начал тускнеть.
– Так ты правда теперь встречаешься с кем-то другим?
– Ну-у…
Фрэнки закрыла коробочку с ирисками. Сладкого что-то расхотелось. Она опустила глаза и смотрела на свою клетчатую юбочку, пока узор не начал расплываться. Если она скажет Бретту про Билли, это его убьет. А с другой стороны, о чем тут говорить-то? Они с Билли даже не целовались… пока. Но все равно, она сделала выбор! И это был правильный выбор. Верный выбор.
– Я вернусь домой, как только обо мне забудут репортеры. Может, уже через пару дней… И тогда все будет по-прежнему.
– Нет, – печально сказала Фрэнки. – Уже не будет.
Он убрал руку со спинки скамейки. И, теребя кожаный манжет, спросил:
– Почему?
Фрэнки сглотнула.
– Бретт, понимаешь, я знаю, что ты совершенно высоковольтный, но сейчас жизнь стала такой опасной, а ты все-таки нормал, и…
– Может, это все-таки поможет тебе передумать?
Он сунул руку в карман дождевика – и вытащил два билета на концерт Леди Гаги.
«Мне это не снится?»
– Ты издеваешься? – спросила она, скорее расстроенная, чем обрадованная. – Где ты их взял?
– У Росса со второго канала.
Фрэнки напряглась.
– Еще до того, как передача вышла в эфир! – поспешно добавил Бретт. – Я собирался устроить тебе сюрприз, но, по-моему, в последнее время сюрпризами ты и так сыта по горло.
Он помахал билетами.
– Ну так что, ты идешь?
Фрэнки представила, как Бретт наклоняется к ней и целует ее во время акустического сета, и почти согласилась.
– Ну-у…
Она принялась теребить швы у себя на шее.
– Не надо так делать. – Бретт взял ее за руку. От его прикосновения у Фрэнки все внутри вспыхнуло олимпийским факелом. «Интересно, он чувствует то же самое?» Фрэнки отняла руку. Ощущение было такое, словно она отходит от жаркого камина в холодную зимнюю ночь.
– Спасибо большое, что ты обо мне заботишься и все такое, и все-таки нам, наверное, на какое-то время лучше разойтись.
Бретт промолчал. Что он – потрясен? Опечален? Рассержен? Фрэнки была так взволнована, что не могла себя заставить на него посмотреть.
– Ладно, билеты-то все равно возьми, – сказал он и вложил билеты ей в руку. Его прикосновение снова воспламенило Фрэнки. В глаза ему посмотреть она все равно не решалась.
– Не могу.
Она сунула билеты ему в карман и встала.
– Фрэнки…
Она смотрела ему за спину, на приближающийся поезд. Раздался визг тормозов. Пора было ехать.
– Приятно было с тобой повидаться, – сказала она, не зная, забрать ириски с собой или лучше оставить. – Если они тебе нужны, я понимаю…
И прежде, чем она сообразила, что происходит, Бретт ее поцеловал. И она поцеловала его в ответ. Фрэнки как будто окатило горячей лавой.
Нет, это был не Лионский вокзал в Париже. Полы тут были не мраморные. И ни одной цветочницы на несколько миль вокруг. Но все равно они стояли и плакали, обнимаясь на прощание.