Монтсеррат. Катарсис жертвы
Шрифт:
Зачем Каин убил Авеля?
Первым Авелем стала молодая девушка за стойкой. Вместо того чтобы подчиниться, она рванула к входной прозрачной двери и чья-то пуля, настигла её. Мне хорошо запомнился тот момент, ведь я отвела взор от загипнотизировавшего меня дула автомата и взглянула на дверь.
Чёрт! А ведь я тоже в тот момент хотела рвануть к двери, девушка сделала это быстрее. Поплатилась... На прозрачном стекле остался кровавый след, а труп всё еще на улице. Я понимаю Каина: красноречивое послание. Была бы воля, сама бы что-то послала бы им. Семьдесят два часа - ни одного требования не выполнено.
Зачем Авель спровоцировал Каина?
Всего лишь стоит перефразировать вопрос, и преступник перестаёт таковым быть. Вся вина ложится на плечи Авеля.
– Пить хочешь?
Я открыла глаза. Резкая боль пронзила висок и застыла острым колом в затылке.
– Пить хочешь?
– повторил один из бандитов.
Штефан. Он протягивал мне маленькую пластиковую бутылку с водой, которую доставили после первой волны требований со стороны бандитов.
Я кивнула, протянула руку. Всё вокруг казалось расплывающимся, нечётким. Яркий свет потолочных ламп давил и хотелось снова прикрыть веки, отрешиться от всего происходящего.
Отовсюду слышны пошмыгивания и постанывания. Громко кричать и говорить они нам запретили. Они - это группа террористов, ворвавшихся в банк, в тот момент, когда я обсуждала с менеджером условия обслуживания моих счетов. Банда Каинов, которых спровоцировали Авели, сидящие в правительстве.
Глотнула из горлышка раз, другой. Тёплая жидкость потекла по гортани, смывая привкус желчи. Меня вырвало, прямо здесь за колонной, возле которой сижу, когда мужчину пристрелили. Желудок извергал воду и желчь, ведь уже трое суток маковой росинки во рту не было. И ведь я держалась все семьдесят два часа, а тут...
Каин не разрешил перейти в другое место. Гоготал, склонившись надо мной, орал что-то, быстро и невнятно. А я сжалась и желала одного: не сдохнуть с прострелянной башкой в луже собственной блевоты. Мне помог Штефан, оттащил орущего Каина, сказав всего пару слов: "Побереги заложников". Каин побегал, ещё разоряясь точно пёс, и вступил в переговоры с полицией - хоть делом занялся.
Протянула Штефану бутылку, а он покачал головой, присел и произнёс:
– Оставь себе.
Снова кивнула, откинула голову и прикрыла глаза. Менеджер рядом со мной вдруг зашептала:
– Он сам виноват, сам.
Я не стала уточнять кто такой "он" и в чём виноват - сил было не так много. Предпочла отключиться, но снова вспомнила первые сутки, когда только произошёл захват.
Почему Каин не нашёл другого выхода, как сделать это с Авелем?
Переживания - последнее, что испытывает человек в этот момент. Он живёт на инстинктах, на страхе, на чувстве самосохранения. Я не переживала, когда девушка упала на крыльце, оставив отпечаток на стекле. Я не переживала, когда закричавшей женщине, которую вытащили в зал, врезали по голове прикладом, и она затихла, растянувшись на полу. Я не переживала, когда нас заставили отбросить свои сумки в центр зала и вывернуть карманы и бросить их содержимое в кучу.
Что испытывал Авель, когда понял, что Каин не остановится и убьёт его?
Я боялась, дрожала всем нутром, и по ногам побежала моча. Унижение - ничто по сравнению с ужасом лишиться жизни. Тот мужчина у окна, лежащий со стеклянными глазами тоже обмочился перед смертью. Он молил о пощаде, взывал к разуму, готов был подставить любую из наших голов, чтобы спасти свою.
Что делал бы Авель, если бы перед смертью Каин держал его в плену?
Сутки я тряслась, а потом разом всё прошло - как рукой сняло. Всё сделал Штефан, он помог мне. Отвёл в туалет, хоть и находился рядом, пока я делала свои дела. С бельём пришлось расстаться, но я не жалела, мне хотелось избавиться от своего унижения, как можно быстрее, забыть о нём, растоптать.
Штефан. У него глаза, как у Николя: холодные, кристальные, красивые.
Я идиотка. Вот и Николя так всегда говорил... Николя. Как бездарно пронеслась моя жизнь. Ну, зачем я отказалась от него? До сих пор они снятся мне каждую ночь - его губы, пухлые, напоминавшие по цвету спелую малину, а на вкус были мятными и тёплыми. Ничего на свете вкуснее я не пробовала. Мягкие и бархатистые они захватывали мои губки в плен, а пленили сердце.
Я прикрыла глаза, чтобы не видеть вооружённого бандита, и вспоминала свою первую и сокрушительную любовь, разрушившую до основания меня и мою жизнь, и превратившую её в руины.
Николя... Аполлон разрыдался бы от зависти, узнав, насколько потрясающе красив и прекрасен мой парень.
Бывший парень.
Светлые волнистые волосы, длиннее, чем обычно носят мужчины. Они обрамляли его лицо, с правильными и пропорциональными чертами. И как два глубоких озерца на нём пронзительные голубые глаза, затягивающие в свои омуты и лишающие воли. Широкие плечи, накачанные мускулы бицепсов и трицепсов, узкая талия. Крепкие ягодицы, вызывавшие вздох восхищения при одном только взгляде на них. Длинные ноги, с мощными бедренными мышцами.
Античные скульптуры - пародия и бездарность, в сравнении с ним. Широкие ладони с длинными пальцами, доставлявшими море чувственных удовольствий при прикосновении к моему телу. По сравнению с его идеальными пропорциями, я чувствовала себя пампушкой. Впрочем, он меня так и называл, время от времени. Иногда, когда сердился, то "гадким пончиком". Но меня это не обижало, а возбуждало.
Словно наяву, я ощутила уверенное и лёгкое скольжение его руки по изгибам моего тела.
Раздался свист и что-то упало. Я распахнула глаза и уставилась на боевика, валяющегося на полу. Это был тот самый, кто обходился без пояса шахида.
– Встань!
– рявкнул Штефан.
Он оказался рядом, дернул за руку и я, словно увалень, распласталась на полу.
– Встань!
– орал Штефан.
– Встань!
Я встала на корячки, и он рванул мне на себя, развернул спиной, обхватил рукой за горло. Его кисть в тонких струйках крови. Они смешивались и закрашивали его пальцы в единый цвет.
Раздался выстрел, затем шлепок, кто-то вскрикнул.
– Избавляйся! Штурм! Давай!
Раздался ещё выстрел, и я почувствовала, как к моим ногам что-то упало. Скосила глаза и увидела менеджера, ту самую, что постоянно причитала, надоев мне своим шёпотом.