Моонзунд (др. изд.)

Пикуль Валентин Саввич

– Балтика, – говорил кайзер, – это русская гидра, глотающая мои корабли. Мы очень богаты потерями, но мы очень бедны успехами. Гинденбург – бравый солдат, а фон Тирпиц – старая шляпа!

* * *

Колчак рвался к славе – широкой, всеобъемлющей, всероссийской… Начдив даже похудел, сделался сух и костист, как марафонский бегун, летал с эминца на эсминец, всюду резкий, нервный и требовательный. Колчак двигался стремительно, словно разрубая перед собой ветер длинным и плоским колуном своего носа. Белая лайка его перчаток позеленела, истертая медью траповых поручней. Мерлушка походной шапки – седая от соли, а каблуки на сапогах, никогда не просыхающих

от воды, разбились вдрызг, скособочены, словно Колчак служил курьером на побегушках.

Минная дивизия творила чудеса, и этим укреплялась популярность Колчака, особенно среди офицерства и буржуазии. На флоте еще не догадывались, что Колчака выдвигает не только пресса столичных газет. Сейчас им управляла сильная рука из кулуаров Государственной думы. Давняя дружба начдива с Гучковым никому не бросалась в глаза, но эта связь издавна существовала, и Колчак сам понимал, что его взлет состоится… Скоро он взлетит высоко!

Кажется, сейчас он хотел заработать себе второго «Георгия», чтобы этим торжеством закончить навигацию перед ледоставом. В самый сочельник, когда всем на дивизии хочется посидеть за столом с выпивкой, помянуть родных и просто подзабыться, Колчак сорвал от стенок к походу три эсминца – «Новик», «Забияку» и «Победителя». Начдив был краток и возражений не терпел.

– Ночь как ночь, – объявил Колчак. – Сочельник встретим с минами на борту возле Либавы. Пойдем к черту на рога, уповая на божью милость. Мины брать, со швартов сниматься по готовности.

Первым отошел «Победитель», за ним отдавал гаванские концы «Новик». Случайно в машинах неверно поняли сигнал с телеграфа, и «Новик» с хряском насел на причал кормою. А там сияла монархическая эмблема, вся в тусклом золоте. Раздался треск бревен гнилого причала, от двухглавого орла пробками отскочили две императорские короны.

– Ах, какое несчастье! – воскликнул Грапф. – Примета дурная, как бы беды не вышло… Что делать? Пойдем некоронованы.

Мимо них, сотрясая вокруг себя воздух работой машинных отсеков, уже вытягивался «Забияка», и над эсминцем пластами ходил воздух – то горячий, то холодный, отчего лица людей на мостике «Забияки» расслаивались. Косинский окликнул их через мегафон:

– Эй, на «Новике»! Что посеяли с кормушки?

– Корону! – гаркнул в ответ фон Грапф.

– Хорошо, что не голову, – отвечал Бароша, и его «Забияка» медленно растворился в густеющем тесте близкой ночи…

Пошли. К черту на рога, уповая на божью милость.

Колчак держал флаг на «Новике». Офицерам эсминца он сообщил, прячась за козырьком от ветра, что если верить прогнозам Пулковской обсерватории, то зима будет исключительно суровой. Она уже и сейчас поджимает, возможны прочные образования льдов в тех районах Балтики, которые обычно не замерзают. Артеньев тоже спасался от ветра – за парусиновым обвесом мостика; он сидел на раскидном стульчике, сосал из кулака папиросу и… тосковал. Ему было не по себе в эту ночь, которая еще неизвестно, чем закончится. «Удивительно, – размышлял он под гудение ветра, – я, кажется, не тщеславен и лишен, таким образом, одного из главных качеств военных людей…» Но это его тоже занимало недолго. Сейчас он думал, что часов через пять, наверное, по левому борту обозначится легкое зарево над горизонтом. Это засияет с моря Либава, и не сожмется ли сердце у Клары? Ведь он будет рядом, почти рядом с нею – на дистанции приличного залпа.

Эсминцы шли хорошо, легко вынося волну, все время держа связь между собою. На свет их прожекторов летели из мрака ночи чайки, грудью они разбивались о стекла рефлектора и тут же, все в крови, с поломанными крыльями,

падали под ноги сигнальщиков. Одну такую птицу, погибшую ради жажды света, Сергей Николаевич взял в руки и долго гладил ее скользкие перья.

– Глупая, – говорил он тихо. – Ну, разве же можно так? Вот ты и погибла, а ведь могла бы еще долго и долго жить…

Мостик «Новика» вдруг поехал в сторону, отчаянно кренясь. Артеньева сбросило на решетки, люди вокруг него падали во мраке, хватаясь за поручни, чтобы не унесло за борт. «Новик» с минуту лежал в крене поворота, потом резко выпрямился, сбросив с палубы воду. Тут стали подниматься упавшие, ощупывая себя и узнавая друг друга по голосам. Колчак рывком открыл ходовую рубку:

– Кто велел делать коордонат? [8]

На руле стоял опытный рулевой кондуктор Хатов.

– Не до приказов было, – спокойно отвечал он Колчаку. – Прямо по носу мина болталась, которую наши сигнальцы прохлопали.

Верно: в отдалении, уже за кормою, поплавком прыгала мина.

– Считай себя кавалером, – сказал начдив Хатову. – Спасибо!

Лейтенант Мазепа произнес в сторону Колчака:

– Ее, видать, сорвало с якоря. Вообще, мне это не нравится. Одну сорвало, а другие нет. Раньше мин здесь не было. Надо продумать курс. Здесь часто шляются германские подлодки… Что им помешало снести за борт дюжину яичек?

8

Коордонат – резкий поворот корабля с целью обогнуть неожиданно возникшую опасность, после чего корабль снова приходит на прежний курс.

Колчак все понял. Мало того, дивизион сам шел с минами на борту.

Но – сквозь зубы – он сказал о другом, для Артеньева:

– На траверзе Дагерорта пусть штурман определится.

– Есть! Штурманец, где ты?

– В рубке, наверное, – глухо прозвучало во мраке.

Но в рубке его не было. Каюта штурмана тоже пустовала. Подождали еще минут пять – на тот случай, если штурман спустился в гальюн, потом фон Грапф сказал, ставя на штурмане крест:

– Боюсь думать. Но я суеверный. Герб разбили… беда!

– Думай не думай, – ответил Артеньев, – а человека не стало. Хатов, – окликнул он рулевого, – ты бы хоть крикнул о повороте. Из-за тебя штурмана вынесло к черту на коордонате.

– Если бы я крикнул, было бы уже поздно. Тогда бы вся команда криком кричала. Штурману смерть легкая, позавидовать можно…

– Болван! Нашел, чему завидовать, – выругался фон Грапф.

В самом деле, каково лететь вниз головой в пропасть кипящей воды, распластывая полы шинели, и вода тут же обнимет тебя властно и жестоко, а последний проблеск сознания отметит, что сейчас мимо тебя, мимо твоей судьбы проходит корабль, уже не твой, внешне безучастный к твоей гибели… После человека остался на карте легкий последний штрих курса, который он проложил до Либавы. Артеньев с линейкой в руках проверил прокладку:

– Все равно. Дальше прокладку буду вести я…

Нет, в эту ночь не поманили их теплые либавские огни – ночь расколота в грохоте: «Забияка» нарвался на мину! А как не сдетонировали мины на его палубе при взрыве – это уж один бог знает. Присев кормою в шипящее, как шампанское, море, которое посылало из глубины громадные пузыри, «Забияка» остался на плаву: «Новик» тронулся к раненому, подзывая сиреной «Победителя». Два верных товарища протянули к гибнущему спасительные руки прожекторов. Стала видна разбитая корма, а на мостике «Забияки» гордо реял широкий донкихотский плащ барона Косинского.