Мор
Шрифт:
Воспользовавшись моментом, я дернул его за ногу, и поскользнувшийся в грязи Хосе рухнул рядом. Выругавшись, он придавил меня к земле и принялся охаживать пудовым кулачищем.
Раз! Два! Три!
Во рту появился металлический привкус, я поплыл и едва не упустил момент, когда парень выхватил нож.
– Любишь такие шутки, сучонок? – прорычал Хосе, опуская к моей переносице острие. – Какой выколоть, а? Выбирай, сволочь!
Лишь харкнув в ответ кровью, я двумя руками ухватил жилистое запястье и попытался хоть немного отодвинуть маячивший перед глазами нож. Парень поднажал, лезвие задрожало у самого носа и лишь слегка приподнялось, когда страх на краткий миг придал мне новых сил.
И тогда, не дожидаясь скорой развязки, я рванул руку с ножом вниз. Вниз, но не на себя, а немного в сторону!
Клинок рассек кожу от уголка глаза до уха и уткнулся в грязь, и, прежде чем Хосе успел отреагировать на случившееся, я вцепился зубами в его запястье. И не просто укусил – нет! – а разрывая сухожилия и вены, отхватил целый кусок мяса. Буквально – сколько поместилось во рту.
Головорез заверещал и попытался зажать страшную рану, но меж его пальцев вовсю хлестала кровь. Не теряя времени, я дотянулся до рукояти засевшего в земле ножа и загнал клинок в шею. Выдернул и тут же засадил вновь. И так, пока обмякший Хосе не сполз с меня и не уткнулся лицом в грязь.
Кое-как поднявшись на ноги, я вытер залившую глаза чужую кровь, доковылял до второго парня и перехватил ему глотку. От уха до уха. Чтоб наверняка.
А потом без сил повалился в кучу мусора и задергался в приступе разрывавшего внутренности кашля.
Из рассеченного уха, свернутого носа и рассаженных губ сочилась кровь; потроха завязало узлом; левая рука толком не шевелилась, и двигаться – да что там, двигаться?! – просто находиться в сознании было безумно больно. Хотелось одного: лечь и умереть.
И я уже даже лежал. Лежал, но подыхать в этой помойке не собирался.
«Дыши! – приказал я самому себе. – Дыши, бес тебя забери! Не раскисай!
Тебя не прикончил засаженный в печень нож! Ты остался жив после пробитого шпагой сердца! Ты отправил в Бездну самого Жнеца, в конце концов!
Так дыши и не вздумай подыхать! Только не здесь, только не на помойке!
И возможно, именно малая толика гордости – или брезгливости? – и заставила меня раз за разом вдыхать воздух. А потом запрятанная под сердце скверна начала понемногу расходиться по избитому телу, и подобно убойной дозе макового молока она приглушила боль.
И я наконец смог подняться на ноги.
Не сразу, конечно. Далеко не сразу.
Была поначалу и кровавая рвота, и звенящая пустота в голове. Были подгибающиеся ноги и падения в грязь. Много чего было. Но справился. Всегда справлялся, справился и на этот раз.
Постепенно, понемногу начали возвращаться силы, и по стеночке, мелкими шажочками я заковылял к выходу из проулка. Где-то за спиной слышались крики, пронзительные трели свистков и звон колоколов пожарной гвардии, но меня это уже нисколько не волновало. Подождет. Все подождет.
Сначала забьюсь в какую-нибудь нору. В нору, да…
3
В нору и забился. Дохромал до заброшенного дома по соседству, сгоревшего и полуобвалившегося, забрался в подвал, куда даже бродяги заглядывали лишь в холода, и развалился на холодном полу. Развалился – и моментально провалился в забытье.
Очнулся в полночь. Собственно, долетевший с улицы далекий бой часов и разбудил. Какое-то время пытался прийти в себя, потом пошевелился и замычал от боли. Пусть разогнанная по телу скверна и сделала свое дело, но ребра при каждом вздохе обжигало огнем. Лицо тоже не радовало. Переносица опухла, губы разбиты, щека прикушена изнутри. Левое ухо разбарабанило, правое – рассечено. Порезы… порезы уже даже не беспокоили. Они просто были.
Понемногу сознание окончательно прояснилось, и я задумался о произошедшем. Не с уличными ведь грабителями схлестнулся, нет – те ребята именно меня дожидались. Да и у «Старого рыцаря» шумели…
Выходит, за нападением стоит некое ведомство. Какое – не суть важно. Главное, суровые дядьки не преминут наведаться к циркачам и навести там шороху. А всем известно, как творческие личности снимают нервное напряжение. Непременно гонца в винную лавку погонят.
Где располагалась ближайшая лавка, я знал. Кого пошлют – тоже. А потому с кряхтением выбрался из подвала и, пошатываясь, заковылял по пустынным улочкам. Забрел в какой-то сквер, перевалился через край чаши давно заброшенного фонтана и принялся отмывать с одежды кровь и помои.
Немного оклемавшись, вылез из затхлой воды и, оставляя за собой мокрые следы, отправился в путь. Прокрался по спящему городу к винной лавке, и не успела еще толком обсохнуть одежда, как послышались торопливые шаги. Прибившийся к циркачам мальчишка заскочил в магазинчик, а пару минут спустя появился уже изрядно нагруженный бутылями с крепким пойлом.
Когда он проходил мимо моего убежища, я шагнул из тени и выхватил один из них.
– Эй! – взвизгнул малец, слишком напуганный, чтобы пуститься наутек.
– Не ори, – прохрипел я, выдернул пробку и приложился к горлышку. Теплое бренди хлынуло в рот, обожгло прикушенную щеку, огненной волной прокатилось по пищеводу. Заставило закашляться и едва не вышибло дух, когда судорогой свело ребра.
– Ой, дяденька, – узнал тут меня посыльный. – А все думали, вас того… заарестовали…
– Рассказывай, – оторвавшись от бутылки, потребовал я.
– Да не знаю я ничегошеньки… – добавив в голос жалостливую нотку, протянул мальчишка. – Отпустите! Ну дя-а-аденька…
– Говори, – я сунул ему монету в два реала, – или ноги сломаю.
Мальчонка немедленно спрятал деньгу, вытер сопли и начал без умолку трещать, пересказывая услышанные за вечер сплетни.
Если отбросить совсем уж невероятные вымыслы, рожденные подогретой алкоголем фантазией циркачей, выходило, что неизвестные шпики вломились в «Старого рыцаря», кого-то зарубили, кого-то захватили живьем. Ко всему прочему, в заведении вспыхнул пожар, и это дало фиглярам богатейшую почву для фантазий.