Морбакка
Шрифт:
Отправился прямиком в усадьбу и нашел обеих у пруда, где они пускали мальчишечьи кораблики, рассуждая о том, что никогда больше не станут играть с мальчишками, да что там играть, даже взглядом их не удостоят.
— Идемте-ка со мной в колонию, девочки, будете у меня в трактире подавальщицами, — сказал брат.
И Анна с Сельмой тотчас забыли про кораблики. Словом не обмолвились, что до сих пор были в полном пренебрежении, предоставлены самим себе. Молча пошли за братом, на седьмом небе от счастья.
Старый солдат
Однажды чудесным осенним вечером Большая Кайса, которая уже не служила нянькой
Направлялась она по заданию поручика Лагерлёфа в родной хуторок на вершине лесистого холма, а поскольку до сих пор водила дружбу с Сельмой Лагерлёф, взяла ее с собой на прогулку.
Шли они не торопясь. Ели бруснику, что росла возле дороги, любовались красивыми мухоморами, набрали полные фартуки превосходного мха, чтобы дома устроить между оконными рамами в детской красивую прокладку. Большая Кайса радовалась, что снова очутилась в лесу, где ей знаком каждый бугорок, каждый камень.
Когда они, наконец, подошли к плетню, окружавшему вырубку с хутором, и собрались воспользоваться перелазом, Большая Кайса сказала:
— Не забудь, Сельма, при папане говорить про войну негоже.
Девчушка очень удивилась. Она знала, что отец Большой Кайсы служил в солдатах и сражался под Лейпцигом против Наполеона, но даже представить себе не могла, что с ним нельзя об этом говорить.
— А почему мне нельзя говорить с ним про войну? — спросила она.
— Ни с кем, кто воевал взаправду, про это говорить нельзя, — отвечала Большая Кайса.
Девчушка удивилась еще больше. Подумала о Фритьофе и о Яльмаре, о Гекторе и прочих стародавних богах и героях, про которых читала в книжках, и голова у нее пошла кругом.
Между тем они вошли в избу, отец Большой Кайсы сидел на шестке, грел спину у огня. Сразу видно, человек из давней эпохи, ведь он носил штаны до колен и обут был в башмаки, а не в сапоги. Высокий, худой, с грубым морщинистым лицом, на плечах грязный-прегрязный овчинный полушубок, но в остальном самый обыкновенный старик-крестьянин.
Все время, пока они находились в избе, девчушка глаз не сводила со старика, который запрещал говорить при нем о войне. Сама-то она не ведала ничего более увлекательного, чем слушать про войну или читать про нее рассказы. Жаль, что нельзя расспросить его обо всем, что он повидал.
Сидя в горнице, она слова вымолвить не смела. Знала, что если откроет рот, то непременно отпустит что-нибудь про войну, а тогда старый солдат, чего доброго, ее убьет.
Смотрела она на него, смотрела, и показалось ей, что выглядит он жутковато. Ведь совершенно необъяснимо, что нельзя говорить с ним про войну. Не иначе как тут кроется что-то ужасное, непостижимое для нее. Она чувствовала: этот старик опасен. Скорей бы уж уйти отсюда. Ей не терпелось выбежать за дверь.
С каждой минутой страх нарастал, и когда Большая Кайса наконец-то завершила свои дела и пришла пора прощаться, девчушка была вне себя от страха перед стариком.
А вот если бы он, как другие старые солдаты, сказал, что лучше войны ничего на свете нет, и похвастался, что убил сотни людей и сжег множество деревень и городов, девчушка нисколько бы его не боялась.
Земля надежды
Жили в Морбакке Ларс из Лондона, Свен из Парижа, Магнус из Вены, Юхан из Праги, Пер из Берлина, Олле из Маггебюсетера, конюх да парнишка-батрак.
И Ларс из Лондона, и Свен из Парижа, и Магнус из
Ларс из Лондона и Магнус из Вены целый день распахивали участок пониже скотного двора. Свен из Парижа задавал корм коровам, а заодно пособлял на картофельном поле. Юхан из Праги копал картошку, а вот Пер из Берлина вовсе ничего не делал. Из-за ломоты в спине не мог работать, и сейчас, чтобы маленько развеяться, отправился в господскую усадьбу. Конюх обихаживал лошадей в конюшне, а временами колол дрова. Батрак трудился на картофельном поле. Олле из Маггебюсетера вообще по хозяйству в усадьбе не работал. Пришел в Морбакку прикупить шеффель ржи. [20]
20
Шеффель — старинная мера сыпучих тел, 1/16 тонны.
Стояла осень, моросил дождь, аккурат настало время вечерять, с половины пятого до пяти, и все они зашли в людскую. Ноги в грязи, одежда отсырела, и мужики были хмурые, недовольные.
Растопили печку пожарче и устроились вокруг. Ларс из Лондона, арендатор самого большого хутора и самый дельный из работников, сел на колоду прямо против огня, а Магнус из Вены, почти такой же хороший работник, как Ларс из Лондона, расположился подле него на трехногом сапожном стульчике. Свен из Парижа, который считал себя ничуть не хуже других, хоть и обихаживал скотину на скотном дворе, уселся на шесток, спиной к огню, и даже не спросил, не загораживает ли кому тепло. Юхан из Праги занял второй сапожный стульчик, а старикан из Берлина — дровяные козлы, немного позади остальных. Конюх, болтая ногами, устроился на краю кровати, батрак взгромоздился на верстак, а Олле из Маггебюсетера сел возле двери на бочонок с красной краской и поставил ноги на купленный мешок с рожью.
Ларс из Лондона, Магнус из Вены, Юхан из Праги и Свен из Парижа развязали узелки с харчами, достали по ломтю мягкого ржаного хлеба с кусочком масла посередине. Потом вытащили ножи, висевшие в кожаных ножнах под передниками, обтерли их об штаны, размазали масло по ломтям и, отрезая по кусочку, принялись закусывать в свое удовольствие. Парнишку-батрака послали на кухню за ужином для него самого и конюха. Воротился он с двумя большими краюхами ржаного хлеба, двумя кусочками масла и двумя ломтями сыра из снятого молока. Однако Пер из Берлина, который в тот день в усадьбе не работал, узелка с харчами не захватил, как и Олле из Маггебюсетера, который пришел купить ржи, поэтому оба сидели да пялились на едоков.
Смолье в печи горело-потрескивало, тепло распространялось по людской, отсыревшая одежда подсыхала, комья глины отваливались от сапог.
Когда хлеб с маслом был съеден, Ларс из Лондона, Магнус из Вены, Свен из Парижа, Юхан из Праги, конюх и батрак — все, как один, извлекли из карманов штанов связочки табаку. Тут и малый из Берлина не отстал от других, табачок у него был при себе. Только хуторянин из Маггебюсетера даже табаку не имел в кармане.
Сызнова в ход пошли ножи, каждый отрезал кусок от табачной связочки, положил на передник, раскрошил. Потом достали коротенькие трубки-носогрейки, опять же спрятанные под передниками, набили их табаком.