Море и берег
Шрифт:
Ни-как нель-зя… Ни-как нель-зя… Бормоча в такт шагам, Толя идет меж сугробов по протоптанной дорожке, и оттепельный коварный ветер дует ему в лицо.
Вот и ладно — добрался до общежития. Сейчас и лечь можно. Отлежаться, отдышаться…
Он открывает дверь своей комнаты и чуть не носом к носу сталкивается с Леной.
От неожиданности он отступает назад.
— Заходи, заходи, чего ж ты, — улыбается ему Лена. Она сегодня не в ватных штанах, а в темно-синей юбке. Как она попала сюда?
— Ну-ка показывай свою тумбочку! — командует Лена. — Я уже у всех проверила,
Оказывается, она здесь как член комиссии по проверке санитарного состояния общежития.
— Да чего смотреть, — смущенно говорит Толя. — У меня там ничего такого нету…
Однако открывает тумбочку.
— Ай-яй-яй! — качает головой Лена.
— Я приберу… — говорит Толя, чувствуя, как горят уши.
— Зачем здесь валяются старые газеты? И гвозди какие-то… А здесь у тебя книги? Можно посмотреть? «Капитальный ремонт», «Пятнадцатилетний капитан»… — Она вдруг лукаво скосила взгляд на Толю. — А тебе сколько лет, Толя?
— Мне? Шестнадцать. Да вообще-то семнадцать… в апреле будет…
— Шестнадцатилетний бригадир! — Лена тихонько смеется.
Откуда только она все про него знает?
— А почему ты к нам не приходишь? Заважничал, наверно, как бригадиром стал?
— Чего важничать? Меня временно назначили…
— Временно разве? А я слышала, тебя хвалили.
Толе очень хочется узнать, где она слышала, но он не спрашивает. Любопытство не мужское дело.
— Да ты приходи! Мама про тебя спрашивала. И тетя Катя… Как к шкафу подойдет, так тебя вспоминает… Приходи, — говорит она еще раз на прощание. — Обязательно, слышишь, Толя?
— Ладно, — отвечает Толя. — Приду как-нибудь.
Рассказы
Я тебя защищу
Всю ночь линкор бил по берегу. Сюда, в снарядный погреб — мрачноватый серый каземат в недрах корабля, — доносились лишь глухие раскаты артиллерийской грозы, бушевавшей там, наверху. Погреб есть погреб: здесь узнаёшь не так уж много о происходящем вокруг.
Долинин знал только, что огонь ведется по скоплению немецких танков, — об этом в минуту затишья сообщил по корабельной трансляции комиссар.
Если бы Долинин сидел в башне за штурвалом наводчика, то и тогда вряд ли он знал бы больше. Наводчик тоже не бог: выполняй что прикажут, гони орудие с угла заряжания на угол наводки.
Но если бы Долинин управлял огнем из центрального поста, он бы, конечно, знал, какая смертельная опасность нависла над Ленинградом. Немцы прорвались к Приморскому шоссе и в районе Петергоф, Стрельна сконцентрировали несколько сотен танков. По этому-то бронированному кулаку, занесенному над Ленинградом, и обрушил линкор огонь главного калибра. Стоя в Морском канале, юго-восточнее Кронштадта, он бил из всех четырех башен. Тяжкий рев двенадцати орудий, нацеленных на южный берег, рвал в клочья сентябрьскую ночь.
И если бы Долинин находился сейчас на корректировочном посту, там, на побережье, в километре от противника, он бы увидел в желтых всплесках огня, как расползаются, уходя в лес, танки, а иные взлетают на воздух и как вздыбливается земля…
Но он, конечно, не мог ничего увидеть из стальной коробки артпогреба. Он просто делал свое дело: закатывал очередной снаряд со стеллажа на кокор, затем поднимал кокор и направлял снаряд на опрокидывающий лоток. Дальше все шло своим чередом. Командир погреба старшина 2-й статьи Седов подавал снаряд Деминскому на подвижные питатели, а тот — Погожеву на платформу. Нижняя схема загружена. Коротко взвывал мотор, и зарядники уносили наверх, в башню, двенадцатидюймовые снаряды. А тем временем Долинин скатывал со стеллажа следующий снаряд — и так шло бесконечно.
Это была нетрудная работа — работа только для рук. Голова у Долинина оставалась свободной — думай о чем хочешь, только не зевай.
— Курить хочется до красной черты, — сказал он, когда наверху глухо отгрохотал очередной залп. И, прислонясь спиной к ларю, добавил: — Полсуток не куримши…
Силач Погожев, головой почти упиравшийся в подволок, сбил бескозырку на затылок, ухмыльнулся.
— Отстреляемся — сверну тебе цигарку длиной от Кракова до Питера.
«Краков» — так он фамильярно, подражая старым морякам, назвал Кронштадт.
— Перемените-ка тему, — посоветовал Седов. Сама мысль о курении была нестерпима для командира снарядного погреба.
— Старшина, — обратился к нему Погожев, — пора бы нас с Долининым комендорами провести. Сколько можно ходить в строевых?
— Точно, — поддакнул Долинин. — Схему подачи изучили? Изучили.
— Салажата, — сказал Седов и тронул языком пересохшие губы. — Года еще не служите. Пятидесяти литров компота еще не выпили…
В динамике трансляции крякнуло. Раздался высокий голос командира башни:
— Подать боезапас!
И снова — снаряд за снарядом…
Работая, Долинин думал о том, что скоро его проведут в комендоры и он нашьет на рукав суконки штатный знак — красные орудийные стволы крест-накрест. Потом мысли его перенеслись в Ленинград.
С неделю назад, когда линкор стоял в Ленинградском порту, потребовалось доставить на корабль кое-какое электротехническое оборудование. Вызвались ехать Деминский, Погожев и он, Долинин. Деминский ленинградец, бывший слесарь с Балтийского завода, и ему, понятное дело, здорово хотелось проехаться по городу, хотя, конечно, он знал, что домой не удастся забежать даже на минутку. Не такая была обстановка, чтобы забегать домой.
Ну, попрыгали они в кузов грузовика, толстяк мичман, старшина группы артэлектриков, сел в кабину, и машина выехала из порта.
День был теплый, прозрачно-голубой. Откуда-то доносился смутный гул. Долинин, сидя на борту машины, поглядывал на канал с грязно-серой водой, на улицы с редкими прохожими, на скучные двухэтажные дома.
За девятнадцать лет своей жизни Долинин, выросший в деревне, видел не много городов. Однажды в детстве возили его в Калинин, в гости к тетке. Несколько месяцев назад, еще до войны, его с шумной группой призывников провезли поздним вечером по Ленинграду. Потом Долинин, уже начав службу на линкоре, увидал Кронштадт и Таллин.