Море играет со смертью

Астафьева Влада

– А мог ли он начаться с чего-то другого? Ты говорил ей прямым текстом, что жениться не хочешь. Ребенок – это, увы, распространенный способ удержания мужчины в таких случаях. Но ты и ребенка зачать не хотел, ты за этим строго следил. Ксения чувствовала себя оскорбленной, недостаточно нужной, недостаточно важной для тебя. Она хотела отомстить тебе – и одновременно оставить тебя себе.

– Так не бывает!

– Бывает. Эта эгоистичная пародия на любовь встречается не так уж редко. Ксения хотела посадить тебя на поводок, доказать тебе, что ты не выше ее, тебя тоже можно обмануть. Она была не против управлять твоей жизнью, которую ты уже считал распланированной и из которой ее исключил. Думаю, такого отца

для ребенка она выбрала еще и потому, что он был полной противоположностью тебе – некрасивый, неуспешный, никому не нужный. То, что именно его ребенка ты будешь растить, наверняка тогда казалось ей достойной местью. Но, возможно, я приписываю ей излишнее коварство. Ты сам сказал, что у нее недоставало времени перебирать варианты. Она легла с первым, кто оказался поблизости и не стал бы интересоваться судьбой своего возможного потомства.

Марат невольно вспомнил покрасневшие глаза Ксении с крошечными алыми пятнышками лопнувших от крика сосудов, вспомнил пузырьки пены на губах, когда она признавалась ему в ненависти. Он даже не знал, что все эти детали успели прожечь его память.

– Нет, ты знаешь… Переоценить ее коварство сложно.

– Она не знала, что ребенок родится инвалидом, – указала Полина. – Не могла знать, это никто не в силах предсказать.

– С таким папашей – могла бы догадаться!

– Она тогда действовала импульсивно, это не похоже на продуманный план. Она представляла вашу жизнь совсем по-другому. В тот момент она хотела удержать тебя не ради ненависти, а ради любви. Пусть и на основе грандиозного обмана, но у вас сложилась бы полноценная семья. Вы бы оба работали. Ты бы остался с ней навсегда и научился любить. Еще одно ошибочное мнение подталкивает верить, будто мужчины непременно любят матерей своих детей. Тогда она любила тебя, Марат. Ненависть появилась потом.

– Но почему?! Я делал все, чего она требовала! Я ушел из театра, брал эти проклятые роли… я зарабатывал!

– Вот именно, ты делал. А она хотела, чтобы ты ее любил.

– Это же не получается просто так… – растерялся Марат.

Ему хотелось спорить с Полиной, но он слишком хорошо помнил взгляд Ксении в те дни. Сначала выжидающий, потом обиженный… Она хотела от мужа то, чего он не мог дать, даже если бы пожелал. Как будто от него это зависело!

Вот тогда, похоже, и зародилось семя ненависти, о которой он даже не подозревал.

– И что, второго ребенка она тоже решила родить, чтобы удержать меня? – устало спросил Марат.

– Нет, думаю, второй ребенок был уже плодом ненависти, на это намекает выбор того же отца. Ксении хотелось наказать тебя, заставить тебя обслуживать уже двух чужих детей.

– Выбирая того же алкаша, она могла бы и задуматься о том, что ребенок снова может родиться больным!

– А с чего ты взял, что она не допускала такую возможность? Полагаю, допускала, хотя наверняка знать не могла. Ее мышление за годы ухода за старшим сыном изменилось, болезнь не казалась ей чем-то противоестественным. Второй ребенок-инвалид стал бы лучшей гарантией того, что ты уже никуда не денешься. Твоя работа связана с публичностью, а публичность не любит скандалов.

И это тоже, скорее всего, было верно. Марат прекрасно помнил, что именно после рождения дочери Ксения окончательно махнула рукой и на себя, и на них как пару. Он думал, что все дело в стрессе. Он не знал… откуда он мог знать?

И этим незнанием он питал ненависть. Своим успехом, гонорарами, толпами поклонниц, засыпавшими подъезд цветами… Тем, что уже не воспринимал Ксению как женщину, что изменял, да много чем. Их общая жизнь сорвалась с невидимого обрыва, снежный ком проблем все нарастал.

– Она мстила тебе как могла, – продолжила Полина. – Отняла у тебя театр, заставляла выполнять ее распоряжения, убедила тебя, что ты виноват в болезнях

детей. Но не представляй ее из-за этого, пожалуйста, какой-то хохочущей злодейкой. Все эти годы ей было больнее, чем тебе. Она-то знала всю правду, а еще… Ненависть никогда не допускает счастье. Вообще. Думаю, Ксения представляла себе жизнь без тебя, и эта жизнь всегда была радужной. Она считала, что стала бы великой актрисой, любимой женой, счастливой матерью здоровых деток… Дело не в ней, все мы представляем вероятное прошлое чаще всего лучшим, чем оно могло бы быть. Ее поведение на суде и после развода намекает, что эта ненависть осталась для нее самым сильным чувством. Да оно и понятно: ненависть, как и любовь, – эмоциональная доминанта, она легко затеняет все остальное. Я понимаю, это больно, но… Даже когда ты благородно согласился платить ей деньги и уберег от скандала ее детей, уже зная, что они чужие, ты не уменьшил ненависть, а усилил.

– Почему?.. – спросил Марат. Уже без гнева, на душе остались только искры, которые с готовностью поглощала пустота.

– Потому что ты уменьшил ее объективное право ненавидеть тебя. Ты не был настолько отвратительным, насколько она годами тебя представляла. Ты покусился на саму ненависть, дав повод для прощения.

– Значит, я виноват в том, что она меня ненавидит?

– Нет, – возразила Полина. – Это якобы очевидный, но ошибочный вывод. В ненависти всегда виноват тот, кто ненавидит – потому что он предпочитает ненавидеть. У Ксении не было объективных причин ненавидеть тебя, ты не причинил ей зла ни разу – насколько я могу судить. Но бывает и так, что ненависть становится ответной реакцией на боль или преступление. В любом случае выбор есть. На ненависть можно ответить действием, прощением, а можно культивировать саму ненависть. Питать ее в себе, упиваться ею и даже получать от нее определенное удовольствие.

– Зачем?

– Чтобы этой ненавистью укрыться от любой ответственности и необходимости вносить в свою жизнь перемены. Это в большинстве случаев проще, чем активно мстить. Ненависть становится эмоциональным наркотиком, без нее жизнь кажется потерянной.

Марату нечего было ответить, пустота внутри разрасталась. Он все еще находился в залитом солнцем сосновом лесу, но как будто и не там, а в квартире, перед кричащей Ксенией. За стеной плакали дети, он понимал, что виноват, но не знал, что сделать…

А оказалось, что он ничего сделать и не мог. Практически с самого начала. И изменить ничего нельзя – невозможно переиграть столько лет.

Никогда еще воспоминания о потерянной семье не приносили такую пустоту, как сейчас, всеобъемлющую, непробиваемую… Марат не знал, исчезнет она или нет. Ему хотелось услышать какие-нибудь волшебные спасительные слова, но в то же время он понимал, что таких слов просто нет.

Полина не собиралась даже пытаться отвлекать его, усыплять его боль звуками. Она пересела – раньше сидела напротив него, теперь устроилась рядом так, что он чувствовал плечом ее плечо. Взяла его за руку, переплетая пальцы. Молчала вместе с ним столько, сколько было нужно, и древний лес укрывал от мира их обоих.

* * *

Она ошиблась в нем сильнее, чем ожидала. Психологический портрет, составленный изначально, был неверным не наполовину даже, а на девяносто процентов. Потом Полина подкорректировала его, но не до конца. Она и теперь не подозревала истинной глубины…

Она не считала это своим промахом. Полина ведь тогда не знала Марата по-настоящему, она использовала стереотипы – те сведения, которые уже были у нее о мужчинах его возраста, его профессии, его характера. Стереотипы – это не всегда плохо, они созданы, чтобы ускорить познание мира. Подвох в том, что проверять их нужно очень внимательно, избегая ложного пути, он ни к чему хорошему обычно не приводит.