Шрифт:
Всё, что Вы прочитаете на этих страницах основано на фактах лишь частично. Многое приходилось домысливать, связывая между собой документы и скудные воспоминания. Ещё больше событий ничем не подтверждены, но вполне могли произойти, исходя из того, что мне известно о людях, тени которых мне так дороги.
1895
Тульский помещик Дмитрий Дмитриевич С. в ноябре этого года неожиданно овдовел. Шестеро его детей – три сына и три дочери – разнохарактерные молодые люди, вдруг оказались очень близки в своей совершенно детской растерянности.
Сергей, старший из братьев, казалось, держался увереннее других. То здесь, то там его шаги нарушали непривычную тишину их старого дома. Прочие же, избегая опустевших комнат, держались вместе, ища поддержки у отца и старшего брата. Им предстояло
Вернувшись с похорон, посидев за поминальным столом, Дмитрий Дмитриевич весь вечер бродил по полутёмным комнатам родного дома и не замечал, что всё это время за ним вереницей шли его растерянные дети, и желая приблизиться к отцу, и страшась этого. Сторонясь темных углов, едва дыша, стараясь ступать неслышно, они готовы были идти за ним бесконечно долго и видели в этом сейчас и смысл жизни и спасение. Никогда прежде не имевшие привычку держаться за руки, находившие в незлых подтруниваниях и шутках известное удовольствие, сейчас они искали в темноте бесконечных коридоров тепло братской или сестринской руки и, находя, проникались чем-то глубоким и великим. На скорбном своем пути Дмитрий Дмитриевич вдруг остановился и, постояв так немного, медленно обернулся. Идущие следом никак этого не ожидали и застыли в позах совершенно неожиданных. Он увидел их всех как-то сразу: молодые, тонкие, почти прозрачные руки; открытые от неожиданности рты, и огромные, совершенно детские глаза. Долго смотрел он так на них, не смевших пошевелиться, затем прислонился к дверному косяку; ноги его вдруг ослабели и оказался Дмитрий Дмитриевич сидящим на полу. В полутьме дети в молчании обступили отца, который обнял их неумело и, наконец, заплакал…
Был в этом доме ещё один человек в доме, который проводил эту ночь на ногах. Аня Семёнова, двадцати двух лет, горничная покойной, стояла у окна в своей комнатке и смотрела невидящими глазами на темные облетевшие деревья. Вся её привычка к труду и тёплой заботе об этой большой семье, обычные мысли о хлопотах мирного дня разбивались о страшную действительность – обрушился дом и, как ей казалось, вся её жизнь. Не верилось, что это всерьёз. Происходящее казалось сном, хотелось, протестовать, пробудиться и видеть привычную каждодневную суету, полную случайных и незаметных радостей. Непонятно зачем Аня провела пальцем по оконному стеклу и оно показалось ей очень тёплым. Эта странность ненадолго вернула ее в настоящее; как же так, ведь на дворе конец ноября и оно должно быть холодным? Девушка захотела стереть слезы со щёк, и почувствовала, что ладони у неё совершенно ледяные. Поменялось всё вокруг, встало с ног на голову; её никто никуда не звал, все обычные дела оказались переделаны какими-то незнакомыми людьми, чувства отступили, рыдания отобрали последние силы. То, что прежде было радостным в одночасье стало печальным, умолк знакомый голос и не возник другой. Теплое и живое вдруг оказалось мертвым и ледяным, и было ей не справиться с таким невыносимым переживанием в этом бескрайнем море скорби, слёз и страданий…
– Обнимите скорее меня кто-нибудь!…Мне очень тяжело… – выдохнула она, но стекло окна даже не затуманилось от её близкого, слабого дыхания. Было уже очень поздно. Стрелки часов на стене, и часовая и минутная, призывали Анну смотреть куда-то вверх и незаметно двигались, видимо, следя за положением звезд, предвещавших ей и всем печальным обитателям дома новые испытания.
Рождество в этом году встречали непривычно тихо, но всем это нравилось. Потрясения последнего времени придали праздничным дням непривычную грустную мягкость. Говорили негромко, заботливо и предупредительно. Обращаясь друг к другу, старательно выбирали самые ласковые, забытые с детства слова. Большая ель, украшенная старыми и такими знакомыми игрушками, как и в прежние годы поселилась в гостиной, но, казалось, все понимала и вела себя скромно. Сочельник завершался и все собирались идти в церковь. В семье этой знали и чтили традиции, но более ценили их красоту. Во время литургии было особенно хорошо на душе – мысленные встречи с собственными несовершенствами не пугали, а приводили к спокойному внутреннему диалогу. Затем следовало понимание, за ним надежда на обещанное прощение, следом счастливая улыбка… Хотя, может быть, и не всегда они так думали; знал все об их мыслях, видимо, кто-то иной.
Аня спешила и вышла из дома первая – так торопила она эту праздничную суету. Радость была нужна ей особенно сейчас, когда все так настрадались и нуждались в поддержке. После домашнего тепла зимний холодный воздух приятно ошеломил. Снег медленно и неслышно падал хлопьями и там, где из окон дома изливался свет, виделся особенным и ярким. Анна стояла у двери в своем теплом пальто и ловила ртом этот удивительный холод волшебной ночи. Большие снежинки часто падали на её лицо, но она его не прятала и, закрыв глаза, считала эти прикосновения. Вспомнилась вдруг примета, будто снег в рождественскую ночь сулит удачу и плодородие в наступающем году.
"Пусть будет так…, пусть будет так всегда…" – мелькнула мысль. С небес ничего не ответили, только снег пошёл сильнее и сильнее…
В январе наступила настоящая зима – заметенные снегом дороги, короткие дни – все это было так созвучно происходящему. Отметив сороковины, молодёжь в доме как бы отпустила друг друга и, не совсем уверенно, с какой-то опаской, стала присматриваться к будущему. По-прежнему бережно они опекали отца и, что странно, никак не могли рассмотреть его хорошенько. Он стал каким-то неприметным и порой его даже не узнавали. Что происходило у него в душе, какую тяжесть он в ней носил, оставалось только догадываться. Дочери его – Мария, Елена и младшая Люба – старались разговаривать с ним чаще, брали за руку и уводили гулять. Сыновья же – Сергей, Николай и Федор – в разговорах пытались показать отцу, что они уже совсем взрослые, серьёзные люди и что беспокоиться не надо, а наоборот, на них можно положиться. Так проходили долгие, тусклые дни. Но вот однажды утром Дмитрий Дмитриевич вышел к завтраку совершенно преображенным. Он был гладко выбрит; пиджак и брюки на нём, правда, были немного великоваты (их хозяин заметно похудел), но галстук был завязан почти идеально. Куда подевалась его сутулость и некоторая неопрятность, которую всё чаще замечали? Сегодня походка смотрелась более уверенной, хотя и усталой. Он не смотрел больше в пол, но с новым интересом вглядывался в лица детей. За столом воцарилось удивленное молчание; что силы вернутся к отцу– на это все надеялись, но не думали, что он воспрянет вдруг и так скоро. И только Анна знала что происходило в его комнатах в течение последних дней.
Дмитрий Дмитриевич не находил в себе ни сил, ни желания жить с самых первых дней случившегося несчастья, когда вдруг физически почувствовал как у него в груди что-то хрустнуло и сломалось. Нет, он не умер, но к февралю его плечи окончательно поникли, взгляд остановился и голос звучал все тише. Он не испугался этих перемен в себе, равнодушно принял их и начал, что называется, влачить существование. Конечно, теплая забота дочерей была им замечена, а за сыновей отец был спокоен, как они того и желали. Аннушка, он её так называл, опекала его совершенно по-матерински. Пустота в его душе зияла и леденила, и это чувство, конечно, суждено ему было носить в себе до конца дней… В один из тёмных февральских вечеров Дмитрий Дмитриевич почувствовал себя особенно одиноко. В своем кабинете он с трудом придвинул тяжелое кресло к старому письменному столу, достал из нижнего ящика небольшую деревянную шкатулку и, помедлив немного, открыл ее. В пожелтевших уже конвертах там лежали письма его жены. В какой-нибудь другой день он не решился бы даже притронуться к ним, но сегодня почему-то никаких внутренних преград не ощутил, читать их, правда, не стал, а только перебирал одно за другим. В каждом звучал дорогой ему голос, обычно радостный, но порой и деловой, когда речь шла об устройстве дома; были и упреки – что делать, они были обычной счастливой парой. Неожиданно среди конвертов с письмами заметил Дмитрий Дмитриевич один запечатанный, почтовой марки на нём не было. Послание было адресовано ему, почерк жены ни с чем нельзя было спутать. Видимо, она сама его сюда положила и Дмитрий Дмитриевич испытал давно забытое чувство волнения. Оно странным образом потеснило скорбь и стало понятно, что письмо это будет им сейчас прочитано.
Анна спешила завершить дела в гостиной и, проходя мимо кабинета, увидела в приоткрытую дверь, что за столом кто-то сидит, закрыв ладонями лицо. Немного поколебавшись, она постучала и вошла. Дмитрий Дмитриевич медленно поднял голову и, казалось, не сразу её узнал. Девушка слегка растерялась. Этот пожилой мужчина, которого она уважала и почитала, сейчас показался ей бесконечно маленьким и далеким, но в руке у этого незаметного человека трепетал листок белой бумаги, вероятно – письмо. Дмитрий Дмитриевич протягивал ей этот листок и что-то говорил.
Конец ознакомительного фрагмента.