Слуга Галилея
Шрифт:
"Сосед-учёный Галилея
Был Галилея не глупее.
Он знал, что вертится Земля,
Но у него была семья…"
Евг. Евтушенко
Начало
В то воскресное утро площадь перед собором была полна народа, но в шуме и суете неизвестный пожилой господин взгляд свой остановил именно на мне. Был он одет не то чтобы богато, но, во всяком случае, платье его выделялось среди прочих добротностью и разноцветьем, и похож он был на зажиточного торговца. Спешащие по своим делам горожане обходили его сторонкой, почтительно склоняя головы. А он вдруг подозвал меня лёгким кивком, и я робко приблизился, шлёпая босыми ногами по плитам площади, ещё не успевшим просохнуть после ночного дождя. Свою ветхую шапку, спасавшую меня и в холод и в зной, я держал в руках, сминая
– Как тебя зовут, парень? – голос этого человека был спокоен и доброжелателен. – Не бойся и подними глаза. Что ж, взгляд твой кое о чём мне говорит. Итак?
– Меня зовут Козимо, досточтимый синьор…
– Ишь ты! Козимо! Прямо как нашего герцога…Ты не в родстве с ним? – он засмеялся – а скажи мне, Козимо, ты наверное удивляешься, с чего бы это вдруг незнакомый господин подзывает к себе грязного мальчишку? Но всё очень просто – я долго и с интересом наблюдал, как ты смотрел на колокольню собора. Ты столько раз менялся в лице! Что же там замечательного?
– Правду ему сказать или придумать какую-нибудь небылицу? Ладно, скажу как есть, пусть посмеётся, может быть, подарит монетку… – мысли мои путались и очень хотелось есть.
– Синьор, вовсе не на колокольню смотрел я, чего я там не видел? А смотрел я на светлую Луну на небе – она ещё видна, но скоро совсем пропадёт в лучах солнца, день обещает быть жарким…
– Каков, однако! Это начинает мне нравиться. Впрочем, время покажет…
Он стал бормотать что-то себе под нос, и я толком ничего не понял, расслышал только "…вот глазастый какой". Что значили эти слова было непонятно до тех пор, пока незнакомец не сказал мне громко:
– Мне понравился твой интерес к светилам небесным. Такой как ты внимательный и толковый юноша весьма пригодился бы в моём деле. Я – Томазо Мартинелли, математик и астроном. Что, странные слова? Звездочёт – так понятнее? Меня хорошо знают и епископ, и учёные мужи в разных городах. Сам герцог меня принимал для беседы. И если ты готов попробовать у меня служить, то скажи об этом прямо сейчас.
То, что незнакомец оказался звездочётом меня немного испугало, но после упоминания о епископе и о беседе с самим герцогом я немного успокоился. А волноваться были причины – в прошлом году у нас на площади перед круглой башней прилюдно спалили заживо колдуна. Было много дыма и криков; увидев языки пламени, я убежал со страху…
– Господин, наверное, мне следует подумать… – вместо того чтобы хвататься за такую удачу, язык мой то ли от волнения, то ли с голодухи плёл всякую ерунду, что было и понятно – ведь не каждый день такое услышишь…
– Нужно подумать, говоришь? Звучит красиво! Ну, похоже, я в тебе не ошибся. Приходи-ка завтра утром на улицу Розы, там всякий покажет тебе где я живу. Дома и поговорим. На, вот (он протянул мне монету), купи себе поесть, а то страх какой худой… – он улыбнулся и затерялся в толпе. Я взглянул на небо в поисках лунного лика, но уже не нашёл там ничего, кроме синевы. Монетка же тотчас была потрачена с пользой, даже мой приятель Джузи не ушёл с площади голодным. День начался неплохо.
На следующее утро я отправился на улицу Розы, старательно обходя знакомых и незнакомых мальчишек, имевших обыкновение задавать дурацкие вопросы и затевать потасовки. Не хватало ещё получить синяк под глаз или вываляться в уличной пыли. Моя тётка Серафина вчера до глубокой ночи приводила в порядок мою одежду, зашивая дыры, вздыхая и наставляя меня на сегодняшний день. Затем, вздохнув как-то особенно глубоко, она достала из сундука штаны, которые мне выдавались взамен старых только по воскресеньям, когда мы ходили в церковь. Указав мне на них и погрозив пальцем, она отправилась во двор греть в котле воду. Очень скоро я был отмыт от всех следов моих городских похождений, и отправлен, наконец, спать. Уже сквозь дремоту услышал я, как тихонько молится Серафина, снова и снова умоляя Богородицу о милосердии к отроку Козимо, ко мне то есть…
Город наш невелик, улица Розы пролегла почти на его окраине. Поначалу мне было непонятно, отчего синьор Мартинелли, совсем небедный и уважаемый в городе человек, выбрал себе для жительства место, где селились люди простые и небогатые – мастеровые нешумных профессий, отслужившие своё вояки и вдовы, продавшие своё жильё в центре и теперь на вырученные деньги разбивающие цветники во двориках своих небольших домов. Может быть, эта самая тишина и привлекла сюда Томазо Мартинелли, ибо род его занятий как раз только её и требовал? Как в последствии оказалось, это была правильная догадка, а сейчас я стоял перед дверью его дома, понимая, что жизнь моя делает новый поворот. Я оглянулся – никого из редких прохожих не интересовал невзрачный, бедно одетый подросток, каких вокруг было немало. Хотя, если бы кто-нибудь захотел посмотреть сейчас на моё лицо, то многое, очень многое смог бы он, будучи грамотен, прочесть на нём. Смятение и робость, беспокойство и страх были начертаны на нём большими буквами… Но вот моя рука как будто сама потянулась к тяжёлому железному кольцу на двери, подняла и опустила его. Мне показалось, что этот звук слышала вся улица Розы и что в ответ на это сейчас откроются все двери, и меня погонят прочь, среди общего смеха и собачьего лая… Однако, ничего такого не случилось, а из-за приоткрывшейся тяжелой двери дома синьора Мартинелли послышался негромкий голос:
– Кто ты, юноша?
– Козимо. Козимо Лоретти… Синьор сказал, чтобы я пришёл сегодня утром…
– Всё правильно, так оно и есть. Проходи, тебя ожидают.
Чтобы войти в эту дверь мне пришлось двигаться боком, так была она тяжела, и с таким трудом открывалась. Человек, встретивший меня, посторонился, он был тучен и мне поначалу было не разобрать, попав из солнечного утра в полумрак пустого двора, мужчина это или женщина. Наконец, я разглядел его лицо, добродушное, с аккуратной бородкой, и узнал его имя:
– Называй меня Лука. А ты, значит, Козимо, да? – Он разглядывал меня, наклоняя голову то вправо, то влево. – Хорошо, что ты не опоздал, мой хозяин и сам не любит опаздывать, и других за это не жалует. Следуй-ка за мной, да аккуратнее, не разбей голову – потолок здесь местами низкий, а мозги тебе, как я понимаю, ещё пригодятся…
Мы вошли в узкий коридор, его каменные стены были прохладны, темноты не было, но откуда исходил этот слабый свет, я так и не понял. Впрочем, было не до того, приходилось не отставать от моего мощного провожатого и, переводя дыхание, пытаться успокоить сердце. Конечно, мне было отчего беспокоиться.
Лука привёл меня в большую комнату, где потолок был непривычно высок, и потому я, и без того робея, почувствовал себя совсем потерявшимся. У открытого окна сидел в кресле синьор Мартинелли с открытой книгой в руках, но не читал её, а, похоже, думал о чём-то, глядя в синеву неба. Наконец, я смог рассмотреть его получше, чем тогда на площади перед собором. Сейчас, когда его голову не покрывала бархатная шапка (я не знаю как они, богатые, её называют), когда его выходная, красивая одежда лежала, очевидно, в сундуках, выглядел он всё равно очень значимо в моих глазах. Трудно было понять сколько ему было лет, все люди среднего возраста казались мне тогда стариками. Теперь я знаю, что был это сорокалетний мужчина с вызывающим симпатию и доверие лицом правильных очертаний, на котором красовался нос формы очень изящной, как говорят, орлиный. Одет он был в длинный, серого цвета, я назвал бы его – балахон, покроя лёгкого и простого, оставляющим свободными руки. Волосы его были волнистые и уже почему-то с сединой, собранные, по случаю жаркой погоды, на затылке в хвост. Понравился мне и его немного странный взгляд с прищуром, и в руках этот тяжёлый том… Посреди комнаты на большом столе я увидел множество каких-то бумаг, лежащих в беспорядке, и книги, книги… Некоторые из них я обнаружил и на полу, что сразу же вызвало во мне внутренний протест, ибо я был воспитан, уж не знаю кем, в уважении к грамоте и наступать на книги мне казалось кощунством, всё равно как наступить на хлеб… В комнате были и другие вещи, совсем для меня непонятные, и я решил их сторониться. Лука давно нас покинул, и я, стоя в дверях, ожидал когда же синьор Мартинелли обратится ко мне и можно будет приветствовать хозяина этого удивительного дома. Долго ждать мне не пришлось.