Море света
Шрифт:
Я молчу, но каменное выражение моего лица смягчается, и я подмигиваю ей, прислонившись к стойке.
Лицо Атласа морщится, на его губах появились усы от молока.
— Что это значит?
Отец подслушивает, и его реакция такая же, как и у меня. Он знает, что это может означать.
Пресли поднимается со своего места за столом, где ела пирог рядом с Бэаром. Они выглядят довольно уютно рядом друг с другом.
— Ты беременна? — восклицает Пресли, обнимая Джорни.
Джорни кивает, сияя от восторга, но мое внимание переключается
Он сидит на диване, держа на руках спящего ребенка, рядом с Мэлори, бросает сердитый взгляд в мою сторону, а затем на Джорни. Я в некотором роде благодарен за то, что он посадил ребенка к себе на колени, потому что мне совсем не хочется вести этот разговор сегодня.
Джорни подходит к нему и садится на край дивана. Они разговаривают, и хотя он не выглядит довольным нами, он улыбается ей. Полагаю, Эйв отодвигает на второй план свои собственные проблемы.
Атлас пристально смотрит на меня.
— У Джорни будет ребенок?
Я киваю, не зная, что ему ответить. Я, конечно, не представлял, что буду говорить об этом сегодня вечером, да и в моей голове это не укладывается.
— Как?
— Это разговор для другого дня.
Я перекидываю его через плечо, Кохо прыгает у наших ног, извиваясь всем телом при звуке смеха Атласа.
В течение следующих нескольких часов жизнь, которой я жил, работая по двадцать часов в день, медленно угасает, и я возвращаюсь к реальности. Испытываю облегчение от того, что наконец-то могу хоть немного времени побыть дома.
Джорни заключила со мной пари, что к концу ночи Пресли и Бэар исчезнут в его комнате. Через двадцать минут после того, как мы ужинаем, они уходят. Я протягиваю ей двадцать баксов.
— Ты выиграла. Я думал, что она продержится дольше.
Джорни смеется и засовывает купюру в лифчик.
— Нет. Она считала дни до вашего возвращения. Видимо, они, вроде как, переспали перед его отъездом.
Я знал об этом. Я провел с Бэаром последние девять недель на лодке. Поверьте мне, когда говорю, что слышал все о его новом увлечении этой цыпочкой.
Уже поздно, когда я укладываю Атласа спать, радуясь тому, что наконец-то делаю это сам. Сын вырубился у меня на руках, с крошками печенья на лице, потому что он украл еще несколько штук.
Застаю Джорни в своей комнате, ее щеки пылают, на ней моя футболка, а ноги голые. О таком зрелище я, конечно, мечтал, но сейчас оно кажется нереальным.
Уложив Джорни на свою кровать, я скольжу вниз по ее телу. Приподняв хлопковую рубашку, целую ее грудь, шрам, затем опускаюсь ниже. К ее животу. Вздыхая, я чувствую улыбку на ее губах, даже не глядя. Целую крошечный бугорок, а затем, для пущей убедительности, кусаю бедро. Не сильно, но достаточно для того, чтобы она вскрикнула и запустила
Джорни смеется, широко улыбаясь.
— Я люблю тебя.
Пододвигаюсь к ней ближе и целую ее.
— Я боюсь, — признаюсь, наблюдая за ее лицом.
Ее улыбка исчезает.
— По твоей реакции я поняла, что ты боишься.
Провожу пальцами по ее щеке.
— Я не хочу тебя потерять.
Ее дыхание легкое и ровное, как будто она была готова к такому ответу.
— Я знаю, но, как всегда говорил мне отец: страх является временным. Сожаление — вечно.
Я шумно выдыхаю и переворачиваюсь на бок. Смотрю на потолок, на лунный свет, проникающий через окна.
— Джорни, тебе пересадили сердце. Для тебя действительно рискованно рожать ребенка, Афина была абсолютно здорова и умерла без всякой причины. Я просто… трудно идти на такой риск с тобой.
Она садится и поворачивается ко мне лицом.
— Ты хочешь сказать, что не хочешь этого?
Я быстро обнимаю ее.
— Нет, я вовсе не это имею в виду.
— Тогда что же ты хочешь сказать, потому что я не понимаю. Выражение твоего лица никогда не соответствует твоим словам.
Я выдыхаю, понимая, что веду себя как слабак, что должен проглотить эту ложь и быть честным с ней.
— Я говорю, что я здесь, но если я не выгляжу радостным, то причина не в том, что я не хочу иметь этого ребенка от тебя, — дотрагиваюсь рукой до ее живота, не сводя с нее глаз, — а потому, что я не хочу вас потерять. Дорогая, я через это уже проходил. И я не желаю испытывать это снова.
— Я не знаю, что сказать, чтобы тебе стало легче. — Джорни размыкает губы и проводит кончиками пальцев по моему плечу и татуировке сердца, которую я никогда не позволял ей рассмотреть. — Что это значит?
Откинувшись спиной на кровать, закидываю руки за голову.
— Я сделал ее через несколько месяцев после смерти Афины. Крючок символизирует Ретта, а сердце — ее.
Джорни поворачивается ко мне лицом, обхватив руками икры своих ног.
— Я знаю, что это будет нелегко. Может быть, если ты пойдешь на следующий прием, это успокоит тебя.
Я хочу согласиться с ней, но она без трусиков, и ее киска находится практически на уровне моих глаз. После столь долгого пребывания на корабле я не могу думать ни о чем другом. Я пялюсь на ее голые ноги.
— Я закончил с разговорами. — Обвиваю руками ее талию и сажаю к себе на колени, целуя со всей страстью. Одной рукой обхватываю ее затылок, а другой — подбородок.
— Я тоже. — Джорни судорожно стонет мне в рот, покачивая бедрами. — В последнее время я только и думаю о сексе, — признается она, и в ее голосе слышны нотки застенчивости.
Просунув руку между нами, я стягиваю шорты, чтобы достать свой член, и больше ни о чем не думаю, кроме как трахнуть ее.
— Прошло два месяца. Не жди многого.