Море житейское
Шрифт:
Покидаем Африку, едем в Азию. Тоннель в первый раз показался мне длинным, сейчас проскочили моментально. Синай. Удивительно слово с долгим эхом в коридорах истории.
Плакат: «Слава доблестной египетской армии», перевод Али.
У колодца Моисея даже не остановились. Я очень расстроился. «Да там ничего нет». Но место-то есть.
Остановка. Солдаты, лавочки. Опять уже жара. Скалы, редкие деревья.
Долина Фаррана. Женский греческий монастырь. Храм Козьмы и Дамиана. Ждем решения на жаре. Солдат приглашает под навес. На стене все время трещит полевой военный телефон.
Пустили. И как всегда в пустынных монастырях, внутри утешение красотой и прохладой. Умиротворение от чаши холодной воды.
Райский сад. Виноград, пальмы, очень свежая зелень листьев. Маслины, туя, лимонные и гранатовые деревья, акации, апельсины, мандарины и, конечно, роскошные кисти бугенвиллии. Стеной по периметру высоченные кипарисы.
На каменной лавке сидит мальчик, смотрит на нас неотрывно, не мигая, но безо всякого выражения.
Церковь пророка Моисея четвертого века, церковь, более новая, Козьмы и Дамиана. Русская икона святых праведных Иоакима и Анны. Но как же все дорого в лавке. Мальчик ходит за мной, но ничего не просит.
Около машины другие мальчишки: «Бакшиш! Бакшиш!» Очень назойливы. Мне бы кто подал. Достаю из машины хлеба, даю им. Они искренне рады, как на них сердиться?
Подтянулась и группа. Мальчишки поживились. Тот, «мой» мальчишка не был назойлив, поэтому ему больше досталось.
Уже и машина двинулась, а они все бегут и бегут. Один даже прицепился, страшно за него, машина же скорость набирает. Отцепился. Хоть бы что. Смеется.
По дороге много патрулей. В основном сидят со стаканом чая в руке и с автоматом на коленях.
Устроились. Монастырь святой великомученицы Екатерины рядом, ходил в него через внутренний двор. Новые стальные двери. Неопалимая купина, как и прежде, снизу ощипана.
Поздно уже. А скоро совсем выходить, идти на гору Хорив, гору Моисея. Я на ней бывал, но как же не пойти, если есть возможность? Трижды восходил. Самое памятное - шел с женой. Еле взошла, а вспоминает всегда с радостью.
Кирие, елейсон! Стою у мощей великомученицы Екатерины, молюсь за знакомую Екатерину.
Завтра рассвет в шесть двадцать.
Нисколько и не поспал. Ночь. Пошли!
Луны нет, молодая еще совсем. А у меня один раз было полное новолуние, то есть тьма в полном смысле египетская. А в другой раз было такое полнолуние, что любо-дорого вспомнить. Никакие фонарики не нужны, небо сияло, горы светились.
Верблюды, прямо стада, прямо сквозь них, как сквозь движущуюся конюшню, как сквозь тоннель. «Кэмел, кэмел!»
Японцы идут, как работают. Строем, с фонариками на головных уборах. Как шахтеры. Немцы топают, туристы щебечут. Запахи и верблюдов, и дезодорантов, и сигарет. Нет, надо отрываться. А то называется - дышу горным синайским воздухом.
Читаю молитвы - уже легче. Лоб мокрый. И сзади, и спереди цепочки и ручейки огней. Разговоры притихают. Людей все меньше. Звезды стали видны. Вот Большая Медведица. Утешает. Кто-то, русский, ведет репортаж-предупреждение: «Слева верблюд, вправо! Вправо нам, а верблюд слева. Пошли ступеньки. Еще! Верблюд еще! Колонна верблюдов!»
Площадки, на которых торгуют чаем, продают воду. Сильно пахнет керосином. Опять же и верблюды. Уже и ослы.
Не стал останавливаться, иду, вспоминаю всех святых, кого помню, от архистратигов, пророков, апостолов, евангелистов, священному-чеников, великомучеников, мучеников, преподобных, блаженных, праведных, молюсь за родных, за Россию. Думаю, так же и все. Японцы за Японию.
Последние ступени. Их, говорят восемьсот. Сижу. Еле дышу. А дышать отрадно. Оживаю. Встаю. Уже и каменную щель прошел, уже и церковь Святой Троицы видна. Уже и пещера святого пророка Илии.
Вышел вверх. Даже не ожидал: слезы. Ну, это от ветра. И от радости тоже. Русских на горе больше всех. Японцы подтянулись. Как и не шли, выстроились лицом к востоку.
Ждем солнце. Ждем. Холодно. Остывает и зябнет, и трясется мой организм. Укрыться негде.
Светлеет, желтеет восток. Быстро розовеет. Вот одно место краснеет и вспучивается, и выпускает в мир родившееся синайское солнце. Крики, слезы. Холода как не бывало. Тепло появляется вместе с солнцем. Восторженные помолодевшие лица. «Не меня снимай, рассвет снимай!
– кричит женщина спутнику.
– Солнце снимай!» В этом месте, будь снова со мною моя жена, сказал бы: «Я и снимаю солнце: ты - мое солнце».
Обратно по тропе Моисея. Тогда шли, уже цвели маки. Сейчас только ранняя зелень, запахи свежей полыни.
Не ложась, поехали в монастырь святого Иоанна Лествичника. Покупаем конфеты для бедуинских детей, иначе не проехать.
Игумен Синайской горы. Несколько тысяч монахов. «Лествица». Тут природная просторная пещера, его келья, хорошая вода, нет мирян. Шестьдесят лет жил в пещере, четыре года игумен. Ложе справа от входа. Осмелился прилечь. Но не от чего-то, от огромной усталости, от многосуточного недосыпания. Но, конечно, и от счастья - ложе святого игумена.
Переночевали. Утром долго был один у мощей святой Екатерины. Дежурный монах сам подошел, помазал маслицем от Неопалимой купины.
В костнице видел совершенно осмысленный взгляд черепа. Будто что хочет сказать.
Едем, едем. Пустыня. Пальмы. Тоскливый верблюд. Нет, пустыня не от слова «пусто», от монашеской пустыни. Пустыню можно полюбить. Дивно видеть ее, горы, утром, днем и вечером. Всегда очень разные. Живые. Лишенные резкости, яркости, будто как наш север. Любое место в мире кому-то родина.
Остановка. Часть песков огорожена кольями, натянута проволока, развешаны пугала от птиц, но ничего не растет.
Снова близок туннель, пройденный позавчера. Охрана с автоматами Калашникова. Автобан. Грохочут огромные трейлеры, фуры. Маленькие грузовички «шевроле», как ослики автобана.
Добирались больше полудня. Завтра улетать. Упал и уснул. Утром вскочил и стал соображать: кто кого будит? Муэдзин петуха или петух муэдзина? Или оба - меня?
Дал круг по знакомым местам, прихватил и нового. Купил лепешку, чуть не заблудился. Опять ориентировался по пирамидам. На обочине шоссе водители в консервной банке варят кофе. Знакомый нищий, узнал. Обрадовались друг другу. «Синай, - говорю я, - о, Синай!». «О-о!» - отвечает он.