Море житейское
Шрифт:
– Матушка!
– взмолился я.
– Тех, кому трудно, пусть везут, но кто в силах, оставьте. На вершине встретимся.
Везущая нас матушка Ирина адресовалась к водителю, тот воздел к небесам руки, оторвав их от руля (автобус в эти секунды сам управлялся с поворотами), и что-то сказал. Матушка перевела:
– Он сказал: зачем же мучить ноги, когда еще полиция не перекрыла въезд?
Так что и пятый раз, возносясь на Фавор, я не мучил ноги. Но мучил сознание. Вот, думал я, вспоминая предыдущие посещения Фавора, сейчас умотают на серпантинах, вывалят у ворот в монастырь, скажут: на все двадцать минут. И обратно. И вдруг ликующая мысль охватила меня: сегодня же служба Преображения Господня, август, шестое число.
Итак, палестинец завез нас почти на вершину Фавора. Остановленные полицейскими, мы вышли из автобуса. Матушка предупредила, что далее будет такая давка, что мы непременно «растеряемся», но чтобы мы помнили, что в пять утра собираемся у автобуса, запомните номер и облик, а если кто желает спуститься с горы сам, то в полшестого внизу.
Я остался один. Но странно сказать - один, когда вокруг было столпотворение. Я продирался сквозь разноязыкое нашествие, вспоминал предыдущие приезды. Они всегда были малолюдными. Успевал отойти ото всех, побыть в одиночестве, подышать запахами сухой травы и перегретой земли. Сейчас главным запахом был запах жареного мяса. Пылали, особенно справа от дороги, костры, гремели гитары, звякало стекло винных и пивных емкостей. Сзади и спереди наезжали машины, пикали и бибикали. Как они тут продирались? Здесь и всегда-то узко, а тут еще по две стороны были припаркованы всякие иномарки. И еще ползли и ползли большие и маленькие транспорты на резиновых колесах.
Я пробился к площадке перед входом в монастырь. Где то место, где мы выпили за Святую Русь вина из Каны Галилейской? Под этой сосной? У этого ограждения? Но тогда мы были одни, а сейчас здесь целый город торговли и удовольствий. Крики, запах костров и еды. Но над всем этим из репродукторов лилось: «Кирие, елейсон!» То есть служба праздника Преображения началась. Я заторопился, шел к храму и подпевал: «Агиос
Офеос, Агиос Исхирос, Агиос Афонатос!», то есть: «Святый Боже, Свя-тый Крепкий, Святый Безсмертный».
Сей есть Сын Мой возлюбленный
Служба передавалась через репродукторы, но даже и усиленный техникой звук молитвы не мог заглушить криков толпы. Радоваться пришли, оправдывал я их. Надо найти место поближе к храму и стоять. Вот и все. И ждать схождения облака, из которого, из такого же, когда-то проглаголал Господь: «Сей есть Сын Мой возлюбленный, в Нем же Мое благоволение, Его слушайте». И, услышав это, пали на лица свои святые апостолы Петр, Иаков, Иоанн. А Спаситель запретил им говорить о виденном, «доколе Сын человеческий не воскреснет из мертвых». Рядом с Учителем видели ученики ветхозаветных пророков Моисея и Илию, которые пришли из невидимого безплотного мира, но были зримы, как люди во плоти. Это были самые авторитетные праведники библейских сказаний. Фаворский свет, облиставший Христа, в котором и сам Христос был Светом, так поразил учеников, что они возопили к Своему Учителю: «Хорошо нам здесь быти, и сотворим кровы три: Тебе одну, Моисею одну, и одну Илии». Евангелие от Марка приписывает эти слова апостолу Петру, но «он не знал, что сказал, ибо они были в страхе».
И это напоминание того места, которое в тропаре обозначено словами: «Преобразился еси на горе, Христе Боже, показавый учеником Твоим славу Твою, якоже можаху». То есть показал славу, насколько они могли ее вместить и выдержать. После этого они уже не сомневались, что Иисус Христос - Сын Божий. Далее тропарь гласит: «Да возсияет и нам, грешным, свет Твой присносущный, молитвами Богородицы, Све-тодавче, слава Тебе!»
Да, помоги, Господи, чтобы и нам, грешным, сиял свет Твой. Податель света, спаси нас!
Да, к храму было не пробиться. И уже никого из нашей группы не было рядом. Отошел подальше в темноту, вспоминая, где же то место, на которое я упал, вдыхая сухие запахи сгоревших на солнце трав и родной запах земли, напоминавший запах прибрежного летнего песка из моего вятского детства.
Открылись звезды. И по привычке я стал отыскивать созвездие Большой Медведицы, которое всегда ищу, уезжая из России в дальние страны. С ней сразу как-то становится спокойнее, она с детства своя. Указывает на Полярную звезду, на север, на родину. Да, вот нашел! Вот ее ковш, накренившийся и выливающий прохладу севера на здешнюю жару. И ведь уже вечер был, а было все еще душно.
Далеко на юге мерцали огни иорданского побережья, Иерихон, За-иорданье. Уже побывавший там, я легко представил монастырь святого Герасима Иорданского, Сорокадневную гору искушений, дерево, на котором был Закхей, воззвавший ко Господу. Так и нам надо подниматься над суетой жизни, чтобы Господь заметил нас. То есть Он всегда нас видит, но чтобы видел наше усердие в молитве.
Все-таки я решил пробиваться к храму. Слава Богу, мы накануне прошли исповедь и были допущены к причащению. Но это море людей, бьющееся своими волнами к паперти, ведь все они тоже хотят причаститься. Служили на паперти, вот что обрадовало. Видимо, священники поняли, что такое количество людей не сможет поместиться в храм, и вышли к народу. В толпе, над головами, проносили стулья, сдавали в аренду.
Шла долгая монастырская служба. Времени палестинского одиннадцать, в Москве полночь.
Ловкие смуглые юноши протягивали над толпой гирлянды треугольных флажков, изображавших флаги разных христианских стран и религий. К радости своей я различил среди священников и наших, отца Елисея и отца Феофана. Красивая, долгая служба. «Петро, Иоанне, Иакове... метаморфозе», - слышалось среди греческого языка. И уже не чувствовалось того, что было рядом - еды и торговли, музыки и криков. Правда, очень мешали непрерывные вспышки фотоаппаратов, свет кинокамер. Казалось, что их, этих запечатлевающих миги истории приспособлений, было больше, чем людей.
Выносится Евангелие. Священник зычно, протяжно читает, как поет: «Фавор и Ермон о имени Господа возрадуются». То есть исполнилось пророчество псалмопевца Давида. Уже, к прискорбию, заметил, что и на паперти, новосозданном алтаре, ходят операторы и фотографы, снимая. Что же делать, где-то же будут смотреть их работу и завидовать нам, участникам ночной службы Преображения Господня.
В Москве три часа ночи, здесь два. Крепкие помощники священников прокладывают дорогу для выноса двух чаш. Возглашение и поминание Иерусалимского Патриарха и нашего святейшего Патриарха Московского и Всея Руси Алексия. «Символ веры». Взлетание и опускание белого покрывала - воздуха над чашами, призывание Святого Духа на нас, грешных.
Небо совсем потемнело, звезды исчезли. Молящиеся все чаще поднимают головы, глядят вверх, ждут схождения облака.
– Мир всем, - раздается по-русски.
– И духови Твоему, - отвечает хор монахинь из Горненского монастыря.
И вот уже: «Благодарим Господа», и вот уже: «Святая Святым». Но нет никакой возможности упасть в земном поклоне. Но надо. Да, вот они, запахи земли, травы и особенно полыни.
Началось на виду у всех причащение священников. Их более тридцати. Пробиваются через людей матери и отцы со спящими на руках младенцами. Продираются интернациональные простоволосые женщины и женщины в шляпах. Конечно же, и я пробиваюсь. На меня так сильно давят сзади, что я невольно напираю на впереди идущих. Женщина в брюках поворачивает ко мне гневное лицо и кричит: «Пиано, пиано!» Видимо, итальянка, видимо, требует, чтобы я сдерживал напор толпы. Но где же наши белые платочки, наши паломницы? Стараюсь попасть к своему батюшке.