Морфо Евгения

Байетт Антония С.

Английские муравьи-рабовладельцы не различаются по видам, как некоторые более крупные виды. Последние известны как амазонки , хотя родом они не с Амазонской низменности, а встречаются повсеместно в Европе и Северной Америке. Муравьи вида Amazona , например Polyergus rufescens , не строят подземных жилищ и не заботятся о молоди. Они удостоились своего названия потому, пожалуй, что подобно воительницам-амазонкам, которые все до одной были женщинами и выступали под началом свирепой царицы, утратили милые домашние добродетели, которые мы считаем присущими женщине, а взамен приобрели воинственность. В отличие от кровавых муравьев, амазонки развили такие мощные средства и орудия войны и грабежа, что не способны ни на что другое, а потому всецело зависят от рабов, которые их кормят и начищают их рубиновые доспехи. Их челюсти не способны хватать добычу, так что пищу им приходится выпрашивать у рабов; но они могут убивать и перетаскивать тяжести. По-видимому, естественный отбор превратил эти существа в совершенные боевые машины, в то же время сделав их абсолютно зависимыми паразитами. Не извлечь ли нам урок из такой курьезной и неординарной общественной структуры?»

— Природа действительно преподает нам уроки, — сказала мисс Мид. — За океаном сейчас идет ужасная война, которая должна не только освободить несчастных рабов, но и даровать моральное спасение тем, чьи жизнь и благополучие обеспечены тяжелым рабским трудом.

— А мы вынуждены выступать на стороне рабовладельцев, — заметила Мэтти Кромптон, — чтобы рабочие наших текстильных фабрик не потеряли работу и не лишились хлеба насущного. А наши филантропы, в свою очередь, ищут способы спасти этих рабов машин от их узкоспециализированного труда. Даже не знаю, к чему нас все это приведет.

— Аналогии — штука скользкая, — заметил Вильям. — Ведь люди не муравьи.

Тем не менее в жаркие дни второй половины лета, когда они с особым вниманием следили за муравьями, чтобы понаблюдать, если удастся, за брачным полетом цариц и их женихов, ему стоило немалых трудов не рассматривать собственную жизнь в свете унизительной аналогии с этими крохотными тварями. Он так много работал, наблюдал, считал, препарировал, выслеживал, что его сны были полны судорожно подергивающимися усиками, муравьиными армиями, смыкающимися жвалами, темными и непроницаемыми сложными глазами. Ощущения, испытываемые им собственными физиологическими отправлениями: сладким, неистовым и коротким совокуплением, регулярным поглощением пищи, которую неприметные силы готовили за обитыми бязью дверями, сама регулярность его наблюдений, обусловленная регулярностью жизненного ритма гнезда, — исподволь заставили его рассматривать себя как совокупность нервных клеток, инстинктивных желаний и принятых в обществе автоматических реакций — знаков уважения, обязательной доброты и отцовской любви. Один муравей в муравейнике — пустое место, без него можно обойтись, он — ничто. Это чувство, хотя он сознавал мрачную комичность своей тревоги, еще усилилось, когда он взялся писать о печальной участи самцов в муравейнике. Эту главу Вильям не читал вслух своей команде; зимой, неоднократно переписав ее, он показал ее только главной своей помощнице Мэтти Кромптон:

«В 1862 году нам также посчастливилось наблюдать, как тысячи крылатых маток и их горячих поклонников исполняют брачный танец; точно по сигналу трубы или услышав звучное гудение гонга, они целыми роями вылетели из Осборнова гнезда и Вяза. Несколькими днями раньше бдительные глаза подростков заметили, что молодые самцы пытаются покинуть гнездо, а решительные стражи удерживают их в нем до назначенного времени. Мы знали, когда это должно произойти, так как прошлым летом отметили точный день начала брачных церемоний — тогда как раз наш клубничный пикник был в самом разгаре, муравьиные пары, увлеченные головокружительным танцем, стали вдруг падать, подобно множеству Икаров или, если угодно, подобно сонму падших ангелов, прямо в сливки, в исходящий паром котелок с ароматным индийским чаем, где и тонули. В 1862-м брачный день пришелся на 27 июня; гости явились на бал, словно облака из тюля, и взмыли в воздух хрупкими стрелами. Многие муравьи соединяются в полете, заключая друг друга в объятия высоко над землей. Рыжие муравьи спариваются на земле — самцы и самки этого вида почти одинаковы по величине, тогда как у других видов матка может превосходить по размерам своего супруга в двадцать и более раз и потому способна легко пронести возлюбленного через эмпиреи. В этот раз мы не сумели выяснить, склонна ли матка лесных муравьев к полиандрии, как матки других видов, — надеемся, в следующем году нам это удастся. Зато мы смогли наблюдать, как ожесточенно бьются кучи черных тел, завернутых в прозрачную вуаль крыльев, причем за каждую матку схватывалось десять-двадцать отчаянных поклонников, которые, пытаясь хоть как-то пробиться к предмету вожделения, с ожесточением повисали на ногах друг у друга; зрелище напоминало более потасовку во время игры в регби, чем элегантный менуэт, для которого были предназначены их шелковые одеяния. Маленькие рабочие муравьи стоят рядом и наблюдают, одергивая порой того или другого участника этой трагедии страсти. Можно даже вообразить, что они довольны собой, ибо сами невосприимчивы к этому ужасному вожделению, чреватому, помимо любовных утех, убийством и самоубийством, вожделению, которое движет крылатыми существами, имеющими пол. Помимо того, они словно заинтересованы в том, чтобы все шло гладко, и временами дергают, толкают или щипают сцепившихся вояк; мы не смогли установить, ради чего они вмешиваются, но известно, что рабочие более примитивных видов, у которых спаривание происходит в гнезде, ограничивают доступ самцов к матке: они отбирают тех, кто будет допущен в ее покои, а остальных отгоняют, жаля их и кусая.

С каким увлечением, как празднично, как счастливо, казалось, они танцуют! И как трагично для большинства участников все закончилось! Брачный полет лесных муравьев — наиболее трогательный пример тайной и неумолимой работы естественного отбора, и всякий, кто этот полет наблюдает, будет поражен тем, насколько исчерпывающе его объясняет мистер Дарвин. Самцы ведут упорнейшую борьбу за обладание крылатыми матками; они должны выказать отменное умение летать, боевые навыки, способность привлекать, завоевать доверие опасливой самки, избалованной почти неограниченным выбором из числа пылких влюбленных. А сами матки, появляющиеся многими сотнями из-под земли, должны обладать недюжинной силой, умением, хитростью и цепкостью для того, чтобы прожить довольно значительное время после успешного оплодотворения, — я уж не говорю о том, чего стоит построить новое гнездо. Их головокружительное вальсирование в голубом небе длится всего несколько часов. Затем они должны сбросить крылья, как молодая девушка сбрасывает свадебную вуаль, и поспешить на поиски укромного места для создания нового гнезда — колонии. Большинство становится добычей птиц, насекомых, лягушек, жаб, ежей, гибнет под ногами людей. Очень немногим удается вернуться под землю, где они впервые откладывают яйца и выращивают свой первый выводок — жалких карликов, хрупких и медлительных, а затем, когда уход за инкубатором и заботу о прокормлении возьмут на себя рабочие муравьи, они позабудут, что такое солнце, позабудут, что можно заботиться о себе, выбирать тропинку или порхать на изломе лета в небесной голубизне. Они превращаются в толстые, глянцевитые яйцекладущие машины; их бесконечно обихаживают, вылизывают, ласкают и успокаивают — они превращаются в настоящих пленниц любви. Вот она — истинная природа Венеры Подгорной: существо из миниатюрного мира обездвижено репродуктивной функцией, последствием слепого буйства своих страстей.

А что же самцы? Их участь может послужить еще более ярким примером беспощадной и прихотливой целеустремленности госпожи Природы и естественного отбора. Полагают, что у предков примитивных муравьев самцы являлись также и рабочими членами сообщества. Но по мере того как общества насекомых усложнялись, становились более взаимозависимы, половые формы в них все более и более специализировались. Мало кому известно, что рабочие муравьи иногда способны откладывать яйца, из которых выводятся исключительно мужские особи. Но они кладут яйца, лишь когда матке неможется или гнезду грозит вымирание. Как правило же, все сообщество производит на свет матка, поэтому тело ее раздуто от яиц, оплодотворенных в достаточном для порождения целого поколения муравьев количестве во время единственного супружеского акта. Изменение формы тела в соответствии с функцией наблюдается у всех общественных насекомых. Есть муравьи, размеры головы которых точно соответствуют отверстиям в стеблях тех растений, где они живут; головами они затыкают эти отверстия, служащие обыкновенно входами и выходами. Есть муравьи под названием «толстяки», они висят в кладовых пищи, точно живые, раздутые от нектара бурдюки. Самцы также специализировались, подобно тому как специализируются фабричные рабочие, изготавливающие исключительно булавочные головки или скобы. Единственный смысл их существования — брачный танец и оплодотворение матки. У них огромные и зоркие глаза. Половые органы с приближением рокового дня заполняют почти все их тело. Они — летучие любовные снаряды, они — поистине жгучие стрелы крылатого слепого божка любви. Но лишь минует день их торжества, как они оказываются невостребованными, ненужными. Они бесцельно бегают взад и вперед, волоча крылья. Их гонят прочь от дверей родного гнезда; они делаются ко всему безучастны, и, когда в конце лета и ранней осенью вечера становятся прохладны, они умирают. Подобно трутням в улье, они «не трудятся, не прядут», хотя их, как и трутней, первое время лелеют и балуют; сородичи мирятся с присутствием этих нарядных паразитов, которые грязнят гнездо и мешают его спокойной жизни, которых нужно кормить медвяной росой, а после чистить. С приближением осени трутней также ожидает ужасная участь. Однажды утром неведомая сила вооружает и взвинчивает рабочих пчел, они спускаются на спящий сонм бархатистых лежебок и принимаются терзать их, язвить, ослеплять, вытаскивают их, истекающих кровью, наружу и безжалостно отказываются впустить обратно в гнездо. Как расточительна природа: она родит тысячи семян, тысячи отпрысков затем, чтобы один избранный смог передать наследственные признаки сыновьям и дочерям».

— Весьма убедительно, — сухо заметила Мэтти Кромптон. — Мне очень жаль этих несчастных бесполезных самцов. Должна признать, до сих пор они мне не представлялись в таком свете. Не кажется ли вам, что в ходе ваших рассуждений вы придаете насекомым черты человека?

— Разве не в этом состоит наш замысел? Мы хотим привлечь широкую аудиторию, преподнося ей истины, научные истины, в виде притч. Но, может быть, я перестарался. Можно написать и суше.

— Этого ни в коем случае не следует делать; вещь превосходна и способна пробудить отклик в читателе, я сама подумывала написать несколько басен в дополнение к моим зарисовкам сказочных муравьев-химер. Хотелось бы потягаться с Лафонтеном… сочинить что-то вроде басни про стрекозу и муравья, только ближе к реальности. Я выписала в блокнот несколько цитат, их бы можно предпослать главам вашей книги. Важно, чтобы она была так же занятна, как глубока и правдива, верно? Я наткнулась на дивный сонет бедного безумца Джона Клэра [32] , и этот сонет, как и Пандемониум Мильтона, наводит меня на мысль, что наши сказочные феи, возможно, родились, когда человек попытался наделить насекомых собственными чертами. Мне нравится ваша Подгорная Венера. Она напоминает о подгорном народце из британских сказок. По-моему, прообразом крылатых демонов на стенах церквей послужили бровастые жуки-олени. Ох, что-то я разошлась! Вот сонет Клэра. Что вы об этом думаете? Посмотрите — он считал людьми не только владык, но и трудовой народ:

32

Джон Клэр (1793—1864) — английский поэт, певец английской природы и сельской жизни. Его первый сборник стихотворений был издан в 1820 г. издателем Джона Китса, но последующие сборники большого успеха автору не принесли. Измученный непосильной борьбой за существование, Клэр заболевает и последние годы жизни проводит в доме для умалишенных.

Какое диво для пытливых глаз В трухлявом пне иль кочке град муравий! Раздумывая, медлим мы. Подчас И раздражаемся, не зная, что пред нами: Отменна власть и труд устроен здраво; Так, надзиратели умело понуждают Рабов трудиться; те влекут оравой Тяжелые былинки. Вызывает Восторг у зрителя совместный труд их И помощь спорая в заданьях трудных. Есть речь у них (наш слух не внемлет ей), Их жизнь — свидетельство иных верней, Что знают и законы, и царей Потомки мелкие минувших славных дней.

«Она умна и талантлива», — подумал Вильям. Он уже почти собрался признаться ей, что сам себе кажется трутнем, это чувство все более овладевало им, но по многим причинам не мог на это решиться. Он не смел предать Евгению или унизиться до жалоб на нее. Более того, жалуясь, он будет выглядеть крайне глупо. Ведь он стремился завладеть Евгенией, теперь обладал ею и телесно был ее рабом, что должно было в этом замкнутом мирке быть очевидным даже для бесполой мисс Кромптон.

Но интересно, почему он считает ее бесполой? Эту мысль, по-видимому, породила аналогия с рабочими муравьями. Мэтти Кромптон была сухой. И, как он понял, не выносила глупцов. Ему начинало казаться, что за ее угловатостью и костлявостью в глубине ее черных проницательных глаз прячутся несбывшиеся мечты. Во всем, что имело отношение к книге, она проявляла решительность и изобретательность. Она прилагала максимум усилий, чтобы книга не просто увидела свет, но имела бы успех. Почему? Сам он в тайне от других и даже от себя лелеял надежду, что книга принесет деньги и он сможет тогда без помощи Гаральда и Евгении снарядиться в плавание к Южному полушарию; но ведь мисс Кромптон не могла желать того же и не знала о его мечте, а после того как он сделал ее жизнь намного насыщеннее, наверное, и не хотела, чтобы он уехал. Ему не верилось, что она совершенно бескорыстна.

Конец лета подтолкнул его к невеселым размышлениям об участи трутней, но теперь он размышлял не только о муравьях и о себе, но вообще обо всех мужчинах их семейства. Гаральд, как в сетях, запутался в вопросах инстинкта и разума, и его мыслительные способности казались парализованными. Лайонел, перепрыгивая на пари через ограду парка, сломал лодыжку и теперь лежал в плетеном кресле на террасе, громко выражая неудовольствие своей вынужденной неподвижностью. Эдгар продолжал совершать верховые прогулки и подолгу гостил у соседей-помещиков. Вернулись в родные края Робин Суиннертон и Ровена; детей у них по-прежнему не было. Как-то Робин пригласил Вильяма прокатиться верхом и сказал, что завидует его везению: