Морганы. Династия крупнейших олигархов
Шрифт:
Эта волна социального и гуманитарного протеста явилась продуктом индустриальной революции, которая особенно активно прокатилась по Новой Англии. Под давлением развивающегося капитализма рушились старые учреждения, классовые привилегии и идеалы. Старая коммерческая аристократия приходила в упадок, и к 1834 году примерно восемьдесят пять процентов бостонских торговцев уже были связаны с производственными предприятиями. Рост благосостояния фермеров и рабочих происходил значительно медленнее, чем накопление богатств владельцами фабрик и их торговыми партнерами, что лишь углубляло экономическое и социальное неравенство. Рабочие на производстве угнетались, их социальное положение ухудшалось, они жаловались на «низкую оценку их полезного труда» со стороны богатеев. Стали появляться профсоюзы, организовывались забастовки, а независимые профсоюзы начали проводить политические акции, которые сотрясали денежную и культурную аристократию своими требованиями избирательного права, бесплатных государственных школ (которые
Вызванные этими социальными переменами страдания, негодование и нестабильность вызывали протесты, надежды на золотой век и возрождение гуманизма. В туманной зоне, образовавшейся между старым и новым порядками, процветали реформистские движения и романтический энтузиазм. В результате получался коктейль из реакционного и прогрессивного противления новому положению вещей. Нежная унитарная меланхолия некоторое время оплакивала старый привычный порядок, а потом слилась с новым, поддерживая протест против социальной несправедливости, мечты об утопическом социализме, надежды на восстановление прежнего социального равновесия, трансцедентальную философию, профсоюзы и их акции, а также активное движение против рабства Уильяма Ллойда Гаррисона и других агитаторов. Джеймс Расселл Лоуэлл так выразил эти бунтарские настроения: «Правда всегда оказывается на эшафоте, а Неправда – на троне, и все же именно этот эшафот и определяет будущее».
Социальные живительные силы бродили в массах, и в Джоне Пирпонте среди прочих. Но большинство все же не считало, что нищета, вызванная индустриальной революцией, оправдана получаемыми прибылями. Условия труда на заводах были плохими, просто ужасными, но общественное мнение того времени продолжало оправдывать сложившуюся ситуацию, к примеру, бывало мнение, что «принципы нашей религии слишком глубоко связаны с землей, чтобы следовать курсом политики, которая может привести либо к порокам, либо к невежеству. Хорошо известно, что ни в какой другой части мира моральные принципы не распространены так широко, как в конкретной части нашей республики, где наиболее широко превалирует производственная система».
Такое услужливое, сентиментальное безразличие раздражало Пирпонта. Он не тосковал о прошлом, его больше беспокоили настоящее и будущее. Пламенно и непреклонно он проповедовал слово Божье в условиях социальной борьбы. Кафедра стала для него трибуной. Пирпонт говорил: «Столь многие, даже из духовного сословия, живут ради плоти, заботясь только о плоти, и лишь сравнительно немногие живут духовно, заботясь о духовном… Осмелимся ли мы честно признать, сколь много мы служим Богу, а сколь – мамоне?»
В своей проповеди о воображаемой дискуссии между новообращенными и апостолом, который возражал против сжигания ефесянских книг, Джон Пирпонт категорически отвергал идею о том, что права собственности находятся выше самой жизни и прогресса: «Формы этого мира ушли в небытие, а с ними должны уйти и занятия, которые зависят от этих форм… Все те, кто в какое-то время был связан с существующим положением вещей, когда этот порядок меняется к лучшему, должны уступать место тем, кто несет это улучшение, либо сами должны поддержать то, что есть лучшее… Смогла бы даже хваленая римская правота прислушаться к требованиям друидского священника не вмешиваться в его дела?.. Когда торговцы всей земли будут рыдать, потому что больше никто не покупает произведенные их рабами товары, что произойдет с теми, кто в настоящее время так затейливо сплетает поводок для раба?.. Пусть также и ремесленники трясутся за свое ремесло, когда низвергаются боги, которым их ремесло призвано служить!.. Жизнь человека, его обязанности и его испытания постоянно изменяются вместе с условиями человеческой жизни. Но при этом моральные принципы правления Бога и правила, по которым измеряется наш долг, остаются такими же неизменными, как и сам Господь».
Социальное кредо в этих библейских образах просто и прямолинейно: вы не можете замкнуться в своем бизнесе, если он служит человечеству.
Одна из реформ, на которых настаивал Дж. Пирпонт, сводилась к отмене тюремного заключения за долги. Этот жестокий закон висел дамокловым мечом над бедняками. Профсоюзные организации осуждали его «как закон, который приравнивает бедность к преступлению» и как «отголосок феодальной системы». Ежегодно в Соединенных Штатах за долги попадали в тюрьму в среднем семьдесят пять тысяч человек, в одном только Бостоне – тысяча четыреста. Половина этих тюремных сроков давалась за долги менее чем в двадцать долларов. В Бостоне слепой человек, содержавший семью, попал в тюрьму за долг в шесть долларов, в Сейлеме ветеран Банкер-Хилла – всего за несколько долларов, а одна вдова в Провиденсе – за шестьдесят восемь центов. Ее посадил в тюрьму человек, при спасении собственности которого на пожаре ее муж лишился жизни. Непорядочность этого закона возмущала Пирпонта, и его осуждающие выступления были частыми и яростными.
Другая проблема была связана с воздержанием. Подход Пирпонта был скорее общественным, чем личным, а его обличения направлены главным образом против использования спиртных напитков в целях бизнеса. Он настаивал на воздержании, а не на запрете. Вино стояло и на его столе. Но поскольку спиртное было определенной моральной, экономической и политической силой в Новой Англии, то выступления Пирпонта вызывали враждебность со стороны сильных мира сего.
В те времена проблема рабства стояла довольно остро, и Джон Пирпонт стал ярым аболиционистом, активным организатором Американского общества борьбы с рабством, он был другом Гаррисона и часто писал в журнал «Либерейтор». Проблема рабства разжигала страсти во всей стране, и Пирпонт решительно проповедовал противостояние этому великому злу. Тем не менее Новая Англия склонялась скорее к рабству, чем к беспорядкам, несмотря на то что ее лучшие представители ратовали за его отмену. Денежная и культурная аристократия процветала и блаженствовала: «Оставьте нас в покое!» Более того, от рабства в значительной степени зависело колониальное благосостояние Новой Англии, и многие торговцы все еще получали большие доходы от контрабанды «черного золота». Аристократы Кембриджа строили свои особняки на доходы от рабовладельческих плантаций Вест-Индии. Более того, работа прядильных фабрик также зависела от южного хлопка, и поэтому промышленники также не желали противостоять рабству и почти единодушно выступали против борцов с ним. Этот неразрешимый конфликт оставался неразрешимым только в голове весьма недальновидных радикалов.
Бескомпромиссный, как Гаррисон, Джон Пирпонт отождествлял аболиционизм с борьбой против реакции в целом. Его настроение хорошо отражают следующие строфы одной из его поэм:
Эй, рабы рабов! Вы все еще спитеИ мечтаете о свободе во сне?Ну что ж, мечтайте, когда рабствоС силой наступает вам на горло,А его оковы, глубоко впиваясь в ваше тело,Разъедают его, как раковая опухоль.Ну что, скажите, я не прав,Называя вас рабами? Так докажите обратное.Выступит свободная пресса – ей заткнут рот,Встанете на ее защиту – вас застрелят.Да, люди должны бояться писать то,Что не устраивает «братство»!Пирпонт клеймил закон о беглых рабах как «сговор с иудами», а на утверждение, что это вполне конституционно, он отвечал так: «Допустим, что это действительно так? Но если конституция оправдывает зло, то я просто обязан ее нарушить… Даже если на моем пути станет Конституция Соединенных Штатов… Она не должна препятствовать мне, она должна помогать мне в пути, иначе мне придется просто перешагнуть через нее».
Такие полные возмущения высказывания, оскорбительные и логичные, глубоко беспокоили церковный приход Пирпонта. Воскресная месса должна была быть направленной на легкую медитацию о будущем, на спокойное общение с Богом, на примирение личных интересов и религии, но этот сумасшедший настаивал на установлении связи между учениями Христа и повседневной жизнью и пропагандировал опасное радикальное участие в социальной борьбе! Приход был возмущен, по крайней мере его большая часть. Почему бы Пирпонту не последовать совету преподобного Фрэнсиса Паркмена (которого придерживалось подавляющее большинство священников) и избегать «определенных досадных и сложных вопросов», таких как рабство? Доктор Паркмен наложил удобные ограничения на задачу церковника: «Проповедовать неизменное слово; с открытым сердцем предлагать людям молитву; поддерживать постулаты нашей веры во всей их простоте и святости; думать о душах людей, не повышая голоса и не путаясь в сиюминутных интересах этой жизни – таким образом человек зарекомендует себя перед Богом, как его покорный слуга».
Но для Джона Пирпонта это означало кривить душой перед верой и идти на компромисс со злом, игнорируя социальные задачи религии. Религия представляла собой меч социальной справедливости, пророки Ветхого Завета не сторонились «досадных и сложных вопросов» и не боялись «повысить голос». Несомненно, это был путь к миру, но не к справедливости, и поэтому со своей кафедры Пирпонт яростно клеймил социальные пороки, особенно рабство, и оправдывал свои действия Священным Писанием.
Часть его прихода протестовала, но Пирпонт оставался несгибаемым. В 1838 году эти страсти переросли в войну. Комитет конгрегации, представлявший абсолютное большинство, попросил пастора избегать «будоражащих тем», и прежде всего «отмены рабства», на что Пирпонт ответил: «Если я и соглашусь не затрагивать какую-либо тему с моей кафедры, то это будет одна из самых будоражащих тем».