Моргенштерн
Шрифт:
Другой конец коридора оказался глухим и тёмным - видимо, были какие-то проблемы с проводкой. Здесь как-то особенно чувствовалась тяжесть подземелья.
Он дошёл до полуразрушенной кирпичной лесенки, из-под которой ощутимо воняло ссаками. Осторожно спустился, едва касаясь стены - Роберт терпеть не мог сырость. Нащупал выключатель, пощёлкал им - тот не работал. Потом под руку подвернулся какой-то провод. Держась за него, он сделал ещё несколько шагов, и чуть не упал: очередной ступеньки не было.
Роберт тяжело вздохнул.
Он вернулся в комнату, и очень кстати наткнулся на полковника.
– Где тебя носит?
– Шацкий был настолько зол, что даже перешёл на "ты".
– Я тут чёрти что творю, в другое время меня бы под трибунал за такое, а вас тут нет обоих. Заговорщики хреновы.
– А где Герман?
– поинтересовался Арутюнян.
– Отправил я его, - полковник вздохнул, - что-то ему в Москве срочно нужно... Давай сюда. Следи за траекториями, иначе проедем мимо кассы.
Арутюнян молча сел за компьютер и запустил расчёт траекторий.
Российская Федерация, Москва.
От седого мужика ей удалось оторваться влёгкую - Яна попросту послала его за сигаретами, а пока тот ходил к киоску, перелезла на переднее сиденье и рванула. Такого финта он, похоже, от неё не ждал. Она проехала где-то с километр, потом бросила машину в пустом дворе около детских качелей, и нырнула в метро: так спокойнее.
На старой точке ей поправиться не удалось: похоже, всех разогнали. Зато на новой - там она была всего два раза, и никого не знала - к ней сразу подошёл дилер-азербайджанец, тихо спросил: "Поправиться? Лекарства нужны?" Через десять минут, пообщавшись ещё с двумя такими же молодыми людьми, она зашла в ближайший подъезд, и очень скоро ей было хорошо, даже совсем хорошо.
Потом она вспомнила, что у неё есть авиабилет, и она должна куда-то лететь.
К тому времени в городе уже стало темно и неуютно. До Шереметьево (она помнила, что ей нужно именно в Шереметьево) никто не соглашался меньше, чем за тысячу, а русских денег у неё осталось не так много. В конце концов, молодой хачик на "москвиче" согласился за восемьсот.
По дороге она как-то немножко погрузилась в себя. Хачик этого не замечал - он жизнерадостно трепался на всякие разные темы, в основном про жизнь, и был вполне доволен своим монологом.
– Вот сматры, у мэня брат есть сводный, да?
– продолжал хачик какой-то свой монолог.
– У брат отэц есть, радной атэц. Он Масква давно жывёт, с рэгистрацыей, с мылицыей проблэм решает, да? Я вот сэйчас адын сэмье памагаю, у брат работы нэт. Вот я тэбя вэзу, работаю, да-а. Мылыция очень мешает. Я панимаю, ани тоже люди, им тоже надо семья кормить. Так ты работай, да-а? А то что такое - ани стоят, а я еду. Ани мэня тармазят, гаварят дэньги давай. Я даю дэньги, ани гаварят - у тэбя рэгистрацыя нэт, паехали с намы, разбираться, да-а. Это бэспрэдэл, я так думаю. У нас всэ так думают. Люди работать в Масква приехали, да? Так ты стой на мэсте и нэ мэшай людям работа, дэла дэлать.
Яна пропускала через себя этот поток живой речи, тихо покачиваясь на переднем сиденье. Она не спала - просто не хотелось открывать глаза. Внутри себя было уютнее, чем снаружи. В конце концов она всё-таки подняла веки, и не пожалела об этом. Грязный салон "москвича" казался невероятно уютным и симпатичным, жиденькие сумерки за лобовым стеклом - хрустальным миром, исполненным волнующих тайн, а рябое лицо водилы - прекрасным. Ей захотелось его поцеловать, но потом, передумав, она поцеловала собственную руку.
Хачик тем временем продолжал:
– Чэтыре дочка есть, куда мне ещё дочка, теперь сын надо! Если не будет сын - какой я мужчина? Я ей сказал - нужен сын. Она мнэ говорит - всё в руке Аллах. А я тэбэ скажу - нэ мусульманин я, нэ верю, какой мне Аллах, мне сын нужен, а нэ Аллах! Я так и сказал - какой Аллах, нэ гавари мне больше этого ничэго. Тогда она говорит - надо сдэлать такой вещь...
У Яны в сумочке затрещал мобильник.
В этот момент Яну вставило - сильненько так.
На сей раз вставлялово пришло как озарение: ей вдруг сразу стало всё ясно. Истина, простая истина заполыхала у неё в голове белым огнём.
Ей пришлось накинуть двести, чтобы хачик повернул назад.
Телефон продолжал звонить, пока аккумулятор не разрядился.
Российская Федерация, Москва.
На вокзале было вокзально: в первую же секунду по ногам Германа проехала тележка с пузатыми баулами. Потом больно ткнули в спину чем-то твёрдым. Потом к нему пристал цыганёнок и долго клянчил. Наконец, добравшись до телефонов, Герман выстоял очередь за карточкой, выстоял очередь до синего ящика с трубкой, и начал звонить Яне.
Сначала мобильник Яны не прозванивался. Когда, наконец, соединило откуда-то издалека поплыли длинные гудки - его стала дёргать за плечо какая-то наглая тётка из очереди, которой вот прям сейчас приспичило позвонить. Сделала она это зря: обычно кроткий Герман, легко уступающий напору, на этот раз был не в том состоянии. Он зарычал на неё, как собака, а когда она снова полезла - молча и сильно пихнул рукой в пухлую ватную грудь. Тётка изошла говном, но больше его не трогала. Очередь начала шуметь, но у Германа было такое лицо, что связываться никому не захотелось.