Мориарти
Шрифт:
— Зачем было всех их убивать? — спросил я. — Ладно, у Лавелля было рыльце в пушку, но чем виноваты остальные?
— Нападавшие решили, что оставлять свидетелей слишком опасно, — пробормотал Джонс. — Они проснутся, увидят, что хозяин мёртв, и обо всём без стеснения расскажут. А так они не расскажут нам ничего.
— Парня и женщину задушили, а Клейтона закололи.
— Из троих он был самый крепкий, его, конечно, тоже отравили, но была большая вероятность, что он проснётся. Убийцы решили не рисковать. Поэтому для него в ход пошёл нож.
Я отвёл
— Куда теперь? — спросил я.
— В спальню.
Огненноволосая дама, которую Лавелль назвал Цыпой, лежала, распростершись, на матрасе из гусиного пуха, в ночной сорочке из розового батиста, вокруг шеи и на рукавах — кружевные оборки. Смерть состарила её лет на десять. Левая рука откинута — в направлении мужчины, который обычно лежал рядом с ней, но сейчас уже ничем не мог ей помочь.
— От удушья, — сказал Джонс.
— Из чего это следует?
— На подушке следы помады. Подушка — это и есть орудие убийства. Видите покраснение кожи вокруг носа и рта? Сюда прижали подушку.
— Боже правый на небесах, — пробормотал я. Место на кровати рядом с ней, откуда сдёрнули одеяло, было свободно. — А Лавелль?
— Причина всему — он.
Мы быстро обыскали спальню, но ничего существенного не обнаружили. У Цыпы была слабость к аляповатым побрякушкам и дорогим платьям, особенно, из шёлка и тафты — они едва помещались в шкафу. В ванной комнате духов и прочих туалетных принадлежностей было больше, чем на всём первом этаже бродвейского магазина «Лорд и Тейлор» — по крайней мере, именно это я сказал Джонсу. Мы оба знали, что просто оттягиваем встречу с неизбежным — и с тяжёлым сердцем снова спустились вниз.
Скотчи Лавелль поджидал нас, вокруг него всем ещё крутились полицейские, явно мечтавшие поскорее унести отсюда ноги. Я наблюдал, как Джонс осматривает труп, переложив вес тела на свою палку, стараясь вплотную к телу не приближаться. Я вспомнил, с какой враждебностью Лавелль встретил нас всего день назад. «Вынюхивать сюда пришли, да?» Будь Скотчи полюбезнее, может, его не настиг бы такой конец?
— Его сюда приволокли, в полуобморочном состоянии, — пробормотал Джонс. — О том, что именно здесь произошло, говорит многое. Во-первых, кресло подтащили сюда и стали к нему привязывать Лавелля.
— Вот откуда ленты!
— Никак иначе они здесь появиться не могли. Убийцы принесли их из спальни специально для этого. Потом привязали Лавелля к креслу, убедились, что всё у них идёт по плану — и плеснули ему в лицо воды, чтобы проснулся. Конечно, крови тут столько, что ничего не разглядишь, но воротник и рукава ночной рубашки остались мокрые, а вот и подтверждающая улика — перевёрнутая ваза, её тоже принесли сюда, вчера я видел её на кухне.
— Что было дальше?
— Лавелль просыпается. Не сомневаюсь, что нападавших он знает в лицо. Мальчика, наверняка, видел раньше. — Джонс остановился. — Зачем я так подробно рассказываю это вам? У вас глаз намётан не хуже моего.
— Глаз-то намётан, — согласился я, — но обобщать всё, что видишь — тут я вам
— Хорошо. Лавелль привязан к креслу, он беспомощен. Все его домочадцы мертвы, хотя этого он может и не знать. Тут и начинаются его собственные муки. Мужчина и мальчик хотят у него что-то выведать. И начинают его пытать.
— Приколачивают руки к креслу.
— Это не всё. Не могу собраться с силами и подойти поближе, но подозреваю, что тем же молотком ему разбили колено. Посмотрите внимательно на ткань его ночной рубашки. Кость левой пятки тоже раздроблена.
— Фу, прямо с души воротит. Вот же мерзавцы. Но что они хотели у него узнать?
— Сведения об организации, на которую он работал.
— Он заговорил?
— Наверняка не скажешь, но думаю, что да. В противном случае ран было бы ещё больше.
— И всё же они его убили.
— Подозреваю, что смерть стала ему облегчением. — Джонс вздохнул. — В Англии я с подобным преступлением ещё не сталкивался. В голову приходят убийства в Уайтчепеле, не менее злодейские. Но даже там не было такой жестокости и хладнокровного расчёта, что мы видим здесь.
— Куда идём дальше?
— В кабинет. Ведь Лавелль принял нас там, и какие-то письма или бумаги, представляющие интерес, могут быть в кабинете.
Итак, мы вернулись в кабинет. Занавески на окнах приоткрыты, и какой-то свет извне проходил, но без хозяина комната казалась мрачной и заброшенной, словно в доме давным-давно никто не живёт. Между тем лишь день, назад эти стол и кресло были подмостками, на которых играл свою роль ведущий актёр. Мебель выглядела бесполезной, а не читанные книги — как никогда неуместными. Но мы осмотрели ящики, прошлись по полкам. Джонс был убеждён — Скотчи Лавелль должен был оставить хоть что-то, представлявшее для нас ценность.
Я был готов ему возразить. Ибо знал: организация, которой управляет человек, подобный Кларенсу Деверо, для собственной защиты примет все меры предосторожности. В корзинах для бумаги не будет беззаботно оставленных писем, на тыльной стороне конвертов мы не найдём легкомысленно нацарапанных адресов. Весь дом был призван охранять свои тайны и держать окружающий мир в неведении. О себе Лавелль сказал, что помогает компаниям встать на ноги, но в подтверждение этих слов мы не нашли ничего. Это был человек-невидимка, без следов из прошлого и без планов на будущее, а все свои коварные помыслы и заговорщицкие идеи он унёс с собой в могилу.
Этелни Джонс с трудом скрывал разочарование. Все найденные бумаги ничем не желали нам помочь. Незаполненная чековая книжка, несколько квитанций по мелким хозяйственных делам, какие-то безупречные с виду аккредитивы и векселя, приглашение на банкет в американское посольство… «отпраздновать открытие англо-американской компании». И только перелистывая дневник Лавелля, переворачивая одну пустую страницу за другой, Джонс вдруг замер и показал мне одинокое слово и цифру, написанные заглавными буквами и обведённые кружком: