Морок

Мизгулин Олег Алексеевич

Вадим взял яблоко с тарелки, надкусил:

— М-м-м! Какое сладкое! Бедный, он что ж, — продолжал развиваться в своём красноречии Зорин. — Денег никогда не видит, и остаётся ему, только злиться, завидовать и ругать правительство. А богатый, обречён всегда, как белка в колесе, с высунутым языком, бежать за следующей порцией богатства, пока лоб не расшибёт и не увязнет в грехе. Потому как бес им руководит. Бедному бес даёт зависть, а богатому жадность. И только здесь в тайге, на природе, говаривал дедушка, человек обретает свое лицо. Здесь он свободен от беса. Здесь он начинает думать.

— Знаю я твово дедушку. Балабол ещё тот был, царство ему небесное! Бывало, слово клещами не вытянешь, а бывало, так начнет словами куролесить, что можно книги ученые писать. Умный был, что и говорить, и мысли ведь

тоже правильные имел. Никогда никому не отказывал в помощи. Никогда! Последнюю отдаст, а сам по пояс раздетый уйдёт. Вот такой он был. А сколько он домов поставил. Не перечесть. Одних только заимок по тайге сколько повтыкал. Те, с кем он ставил срубы, ещё раньше его ушли. Насима-то помнишь, конфетами тебя баловал в детстве?

Зорин кивнул.

— Уснул пьяный в сугробе, замёрз. Грешен был глоткой, а ведь какой был плотник! Сейчас таких нет. Глеб дома с ним поднимал. Многое у него перенял. Что теперь говорить. Ты ешь, ешь. Лучок бери, сальца с картошечкой. Ой, совсем, дурная, язык без костей. У меня же к столу грушовка есть. Давай ка под аппетит!

— Ни, ни, баба Галь! — запротестовал Зорин. — Никаких первачей. Спасибо не хочу!

— А что? — удивилась Галина Анатольевна. — За столом, в меру, разве ж грешно? И Глеб, бывало, жаловал…

— Я тоже жалую. Но… Баба Галь. — Вадим вдруг покраснел. — Не хочу. В следующий раз выпью.

— Ну, ладно тады. Раз не в охотку сейчас. Ты завтра-то как? Как далеко и надолго?

— Завтра, баба Галь… Я ведь не случайно про заимку спросил. Прогуляюсь до неё. Похожу там рядом, пообвыкнусь, там и поночую. Глубже не пойду, не хватит времени. После ночевой, назад и поверну. За меня не беспокойтесь! Вы же помните, как дедушка меня испытывал?

— Как же, позабудешь, — усмехнулась баба Галя. — Я вся извелась, а он, изверг, сидит на крылечке, смолит: «Ружьё я ему оставил, руки при нём, голова на нём. Коль уроки мои помнит, завтра утром воротается». Скольча тебе, Вадюша, было тогда?

— Пятнадцать.

В пятнадцать лет, Глеб Анатольевич решил устроить внуку проверку. На знание хоженых мест, но главное: на смелость и самостоятельность. Впервые, пятнадцатилетний юноша должен был один остаться на охотничьей заимке, приготовить себе ужин, переночевать, а утром, без проводников вернуться домой. Причём, без карты и компаса. В качестве ориентира бралось солнце, и как помощь, зрительная память. Мальчик никому не рассказывал, что он пережил один ночью, в тайге. Он вернулся. Он сдал экзамен на отлично. Дед взглянул на возмужавшего за сутки внука, улыбнулся глазами и приобняв, похлопал по спине. Подобный жест означал высокую оценку. А расспрашивать он не стал. Ни сразу и ни потом. Он всё и так знал.

ГЛАВА 9

Заимку дед отстроил давно, ещё до появления внука. Добрый получился сруб. Крепкий, надёжный. Кроме дедовской руки, свой авторский почерк оставил Насим, работавший в паре с Глебом. Эта была одна из первых заимок, поставленных ими, и располагалась она в распадке, сразу под сопкой, разграничивающей сосновый древостой на открывающийся березняк. Место ещё, отнюдь не глухое, а только верховье тайги, можно сказать начало. В километрах восьми от Танхоя.

Движение Вадим начал рано утром. Позавтракав на скорую руку, вскинул за спину мешок, не шибко пузатый, с расчётом на день-два, ружейным ремнем перетянул плечевой пояс, и махнув рукой бабе Гале, тронулся в путь. Ноги были обуты в ботинки с высокими ботфортами, концы джинсовых брюк засучены под них. Теперь мелких острых сучьёв, да колких трав можно не страшиться.

Вадим шёл и думал про то, как хорошо ни о чём не думать. Голова была совершенно свободна от тяжеловесных мыслей. Ничто не заботило, не беспокоило, не тяготило. Было ощущение внутреннего покоя. По мере того, как Вадим преодолел участок поля, синхронными шагами, включился в режим поиска. Лесной массив был рядом и начинался уверенно сразу. Хотя до него, редким посадом, были в разнобой усажены берёза и пихта. Ага, вот и знакомая тропка. Ступив на него, уже вряд ли собьёшься. Первые два километра, прям таки оттоптаны людскими ногами, словно хотели подчеркнуть эту вхожесть в лес. Ну, а затем, конечно сложнее. Нужно думать, как идти и куда идти. Далее лес набирает силу, тропы теряют очертания, и

приходится включать кумекалку. Для этого неопытному туристу необходимы компас и карта. А опытному таёжнику — солнце и память. Вадим был опытен, к компасу не прибегал, и лишь восстанавливал пройденные мили в памяти, как повреждённые компьютерные файлы. Его интересовал северо-восток, где согласно карте, был расположен охотничий сруб. Туда и шёл, без затей, не напрягаясь. Единственное, что замедляло ход, это осторожное маневрирование между кряжистыми кочками, пнями, а где-то и поваленными стволами деревьев. В тайге важное из искусств — умение ходить. Много опасностей подстерегают ходока на тернистом отрезке пути. Эдак, к примеру, острый сук, выпирающий от пня снизу вверх, и потому неприметный глазу. Можно неслабо пропороть икры ног, а это ранение и упадок сил. Можно за поваленным стволом не заметить яму и провалиться в неё ногой. Падая, а падать в буреломы нежелательно, можно отделаться в лёгкую. Ушибами, царапинами, растяжением… А можно влететь по тяжёлой. Перелом ноги в тайге, если ты один и далеко от места обитания, будет являться твоим приговором. Проползти далеко с дикой болью в изломанной конечности невозможно, а на слабеющего подранка всегда найдутся хищники. Со временем и опытом таких хожек, вырабатывается чутьё. Примерно так же, как и у автомобилистов, что приобретают чувство габаритов своей машины. Здесь же, ходок, или как говорят старики, бродилец, начинает чувствовать, где ступ ляжет безопасно. Интуиция затормозит ступню в опасном участке, и наоборот, где всё чисто, пронесёт всё тело на автопилоте. Такие таёжники передвигаются быстро по тайге, и способны покрыть расстояние, от тридцати до пятидесяти километров в день.

Вадим, порядком подзабыл в ногах, что и как. И поэтому двигался, не как бывало раньше. «Ничего. — Думал он. — Конечно, поотвык. Но если раньше такие рейсы выдавал с дедом, то неужели не войду в форму?» По подсчётам шёл пятый километр пути. Вадим подытожил, что идёт правильно, с маршрута не сбился. А вот она и сопочка, поднявшись на которую, попадаешь в осиновый лес. Этот лес был удивительно светел. Может потому что осиновый древостой был изрядно разбавлен берёзами. А может просто потому, что деревья росли не так часто и плотно друг к другу, как это бывает в кедровых и сосновых лесах. Солнце здесь гуляло и царствовало, добавляя жизнерадостные краски листве. Вадиму всегда здесь нравилось ходить. Идеальное место для отдыха и для привала. Красиво, светло и во многом безопасно. Просто идёшь и любуешься, наслаждаешься идиллией.

Зорин остановился и, приподняв голову, всматривался в верха осин, глубоко вдыхая, слушая пение птиц, заворожённый великолепием уходящего лета. Листья осин дрожали как всегда, словно пытаясь стряхнуть что-то невидимое, неосязаемое. Картина трепещущего леса заволакивало взор. Если долго смотреть на трепет осиновых листьев, нормализуется артериальное давление, успокаивается нервная система, что впрочем, никогда не бывает лишним. Вадим громко выдохнул и побрёл дальше, весело напевая что-то под нос. Метров через сто открывалась небольшая опушка, где они с дедом не раз сиживали, просто так, почему бы не посидеть. Место было просто создано для привала путника, для разбивки лагеря. Отсутствие рядом воды не омрачало настроения, поскольку взамен, чуть выше полянки, находились густые заросли дикой малины, Гораздо мельче огородной, но значительно вкуснее. Маленький Вадик подолгу не вылезал из этих кустарников, объедался по самое не хочу. До тех пор, пока дед, шутя, не выкрикивал: «Вадюшка! Полно тебе пузо набивать! Оставь ягоду косолапому! Вот он уже идёт, сердито сопит». И изменившимся голосом изображал недовольство Топтыгина: «А ну кто тут мою малину поедает? О-о-у!» Вадик пулей вылетал и стрелой к деду. Мало ли. Мишка до малины большой лакомка.

Сейчас, смакуя сочную мякоть дикой ягоды, Вадим с грустной улыбкой вспоминал картинки прошлого. Хотелось бы верить, что пока он рвёт малину, дед как прежде сидит на опушке и, сейчас, он, наверное, услышит его голос: «Оставь малину косолапому!». Вадим вышел из малинника, спустился на полянку, присел там, где примерно сидел Глеб Анатольевич.

— Ну вот, дедушка. — Произнёс он вслух, показывая пригоршню собранной ягоды невидимому деду. — Видишь? Я много не взял. Косолапому хватит здесь попраздничать.