Морпех. Ледяной десант
Шрифт:
– Ух, ё! – прокомментировал происходящее старшина, тряся головой. – Метко садит, сволочь! Держите, тарщ лейтенант, шлем, а то, не ровен час, голову зашибет! А вот автоматик вы бы мне…
Левчук не договорил, одновременно с высверком очередного взрыва утыкаясь в землю. Снова бабахнуло, щедро одарив морских пехотинцев новой порцией земли. Впрочем, Алексеев его прекрасно понял: судя по всему, пистолет-пулемет, который он прихватил, покидая блиндаж, принадлежал старшине. Не оборачиваясь, забрал у бойца каску, напялил на голову. Не успевший просохнуть подшлемник неприятно холодил кожу, и Степан искренне надеялся, что влажный он из-за морской воды.
Еще один взрыв, и еще – немцы лупили залпами, не жалея боеприпасов. Утоптанное дно траншеи ходило
Взрыв. Снова взрыв. Перерыв в пару-тройку секунд. Взрыв. Взрыв. Пауза. Взрыв. Пауза. Взрыв.
И только сейчас, всем телом вжимаясь в промерзшую наковальню новороссийской земли, по которой с безжалостным постоянством долбил исполинский молот немецкой батареи, впервые оказавшийся под артобстрелом Степан вдруг осознал, что именно он видел во время раскопок. И почему поисковики говорили, что в окрестностях города грунт в буквальном смысле нашпигован металлом. Вот этим самым металлом, который сейчас с нежным журчанием падал на занятые советскими морпехами бывшие фашистские окопы. И еще старший лейтенант неожиданно поймал себя на мысли, что точно не уверен, гаубицы по ним лупят или минометы: слух отшибло после первых же разрывов, так что пойди пойми, журчит оно или воет…
Взрыв. Взрыв. Взрыв. Оглушающая звенящим беззвучием пауза и противный металлический привкус во рту. Взрыв. Взрыв. Короткая передышка. Взрыв. Взрыв. Взрыв.
Аникеев все-таки не выдерживает, что-то иссупленно кричит (сквозь напрочь забитые уши не пробивается не один звук, кроме бесконечного глухого бумканья новых разрывов) и пытается встать. Но опытный старшина вовремя хватает его за поясной ремень, дергая назад и прижимая в земле.
И неожиданно наступает тишина.
Настоящая, а не звенящая в ушах тишина. Нет, противный, проникающий куда-то под самую черепную коробку комариный звон никуда не уходит, лишь меняет тональность. Старлей инстинктивно трясет головой, словно это может помочь. Осторожно приподнимается. С каски и бушлата сыплется земля, рот и нос забиты пылью. Неужели все закончилось? Интересно, сколько времени прошло? Час, два, больше? Нет, понятно, конечно, что глупость, что прошло от силы несколько десятков минут, но подсознание не верит, убеждая в обратном…
Левчук что-то говорит, и Степан неожиданно осознает, что уже начал его слышать:
– Впервой, что ли, говорю, под обстрел попал, лейтенант?
Морпех согласно кивает, судорожно, до рвущего горло кашля отплевываясь. Странно, вроде и земля мерзлая, а во рту – сплошная пыль, словно летом. И слюна вязкая, коричневая такая, будто шоколадный батончик сжевал. Вот только вкус у этого батончика больно уж странный.
– Тогда понятно, когда в первый раз, оно завсегда страшно. Я, тарщ лейтенант, честно вам признаюсь, когда впервые под германскими фугасами полежал, едва того, под себя не сходил. Причем сразу в обоих смыслах. Одно удержало – позориться перед товарищами уж больно не хотелось. А после и вовсе не до того стало, когда немец на наши позиции попер. Он-то, дура, считал, что с земелькой нас качественно перемешал, а мы ему так дали, что еще почти сутки позицию держали. Далеко это было, под самой Москвой. Ну так чего, оклемались? Держите-ка вот фляжечку, рот прополощите да водички глотните. Немного только, когда еще доведется новой набрать.
– Нор… нормально, – наконец отдышался Степан, с благодарностью принимая фляжку. – Спасибо, старшина. Что теперь?
– Так оно понятно что, – добродушно ухмыльнулся старшина. – Сейчас фриц на нас двинет, чтобы обратно из окопов выбить. Ну а мы ему прикурить дадим, чай, не впервой. Вы мне только оружие мое верните, добро? Поскольку штатное, и номерок в соответственном документе прописан. А я вам взамен другой дам, как давеча и обещался, и боеприпасом на первое время поделюсь.
Так до конца
Ну да, тот самый знаменитый ППШ-41, знакомый по кинофильмам о войне и музейным экспозициям. Знать бы еще, как именно им пользоваться. Со спусковым крючком все понятно, со шпеньком впереди от него – тоже: ничем иным, кроме переводчика огня, он быть просто не может. Стопор магазина также вопросов не вызвал, хоть и располагался не шибко удобно – зимой да в толстых перчатках фиг сдвинешь. А вот где на этом легендарном раритете расположен предохранитель, еще нужно будет выяснить. Хотя вот же он, ребристый ползунок на рукоятке затворной рамы, входящий в соответствующий паз ствольной коробки. Вот и разобрались… наверное.
– И вот еще держите, тарщ лейтенант, мне чужого не нужно. – Старшина протянул Степану калашниковский штык-нож, о котором он, честно говоря, даже и не вспомнил. – Расскажете потом, от чего такая диковина?
– Обязательно, – машинально кивнул морпех. – Спасибо, старшина!
– Вот и договорились. Ванька, ты как, отошел малость? Поднимайся, да пошли позицию искать, потом, нутром чую, времени не будет. Я первым, вы с товарищем командиром следом. Тарщ командир, еще вопросик разрешите: а по имени-то вас как зовут? А то в блиндаже вы только фамилию назвали да звание.
– Степаном.
– Хорошее имя, правильное, – одобрил Левчук. – А меня Семеном матушка с батяней при рождении нарекли. Ну а товарища нашего Иваном кличут, это, полагаю, вы уж и без меня поняли. Вот и познакомились, стало быть.
Следующие несколько минут они пробирались по засыпанным близкими взрывами ходам сообщения. Бывшей вражеской линии обороны, кое-где полностью разрушенной прямыми попаданиями, досталось всерьез, однако в целом разветвленная сеть окопов все-таки уцелела. Не оттого, понятно, что немцы с румынами столь уж строго придерживались правил полевой фортификации, а благодаря многочисленным промахам собственной же артиллерии.
Пришедшие в себя после получасовой артподготовки морские пехотинцы занимали позиции, обслуживали оружие, оказывали первую помощь раненым, торопливо восстанавливали оплывшие окопы, истово рубя пехотными лопатками мерзлый грунт. Ни малейших признаков паники или даже растерянности не было: бойцы просто занимались привычной работой.
Перебираясь вслед за товарищами через завалы, уступая дорогу тащившим раненых и боеприпасы морпехам, старший лейтенант впервые в жизни увидел погибших в бою солдат – до того как-то не доводилось: в горячих точках Алексеев не служил, а на учениях несчастных случаев не случалось. Вот только выглядели павшие вовсе не так, как представлялось ранее, – изломанные взрывами, со снесенными осколками черепами и оторванными конечностями, с вывороченными из живота парящими на морозе сизо-серыми кишками, перемешанными с землей…
В какой-то момент Степана откровенно замутило, и без того ватные ноги задрожали, и он был вынужден привалиться к стенке окопа. Они как раз проходили мимо сидящего на корточках бойца, чье обезображенное лицо под пробитой крупным осколком каской было залито кровью, в полутьме кажущейся почти черной. Прошив тонкую сталь, осколок отклонился вниз, нелепо выворотив нижнюю челюсть, жутковато отблескивавшую в неверном свете двумя коронками из нержавейки на коренных зубах.
Опытный вояка Левчук, бросив на Алексеева быстрый взгляд, тут же отреагировал: