Морская служба как форма мужской жизни
Шрифт:
– Вот тебе надо – ты и занимайся! – говорил обиженный механик, которого он поднял на ноги перед подъемом флага, невзирая на терроризировавший командира БЧ-5 жестокий похмельный синдром. Сам капитан-лейтенант в это время поедал десяток котлет из буфета заводской столовой.
Абзац! Делать было нечего – славный командир опять куда-то пропал.
– У него – опять любовь! – хмыкнул штурман, отрываясь от корректуры карт и кучи «извещений». Сэм вздохнул, выругался – на его любовь ему было плевать, сплетнями он не интересовался, но дело надо делать! Потом вздохнул
От души тряхнув его, и пару раз приложив его о спиной о пластик обшивки камбуза. Пластик затрещал, а из кока полились откровения. Через минуту Волынский без труда выяснил, что уже целый месяц продукты на корабль не получались. Вообще! В том смысле, что – абсолютно.
Всё было просто, как апельсин: – уходя из базы в завод, с довольствия не снялись, командир такие мелочи в голове не держал. Перед самым отходом стало некогда, другие проблемы одолели.
Кок просто сначала поленился доложить о проблеме и задать сакраментальный вопрос: – А из чего мне готовить пищу братве, собственно? Потом забыл, а теперь боялся, что Александрович напрочь оторвет ему голову, если узнает. Вот и молчал себе в грязную тряпочку. Все то, что должно быть на камбузе белым, например – фартук, куртка и поварской колпак у кока, было мрачно-серым, или слабо-черным – как осенняя снего-дождевая туча. На приличном корабле, как понимал Сэм, надо было кока выбросить за борт и не давать спасать – какое-то время.
Матрос так устроен, что он никогда не будет делать больше того, чем с него спрашивают. А вот спросить с него было вообще некому! Впрочем, а почему только матрос?
Заниматься вопросами питания личного состава сейчас было некому. Естественно, доставлять продукты из Тмуторакани никто к ним на борт и не собирался, а Александрович искренне считал, что не царское это дело. Все как-нибудь само-собой рассосется!
Сэм плюнул, зашипел от злости и пошел к командиру. Тот, оказывается, смылся с корабля на какую-то из своих явок, никого не предупредив. Отчаянный был человек, никого и ничего не боялся!
Вообще-то Александрович хотел стать командиром главным образом потому, что ему очень надоело работать с утра и до ночи на протяжении трех лет в помощниках. Ему нравился командирский статус! Он честно думал, что командир, прямо по штату, сидит или лежит себе в каюте, а все остальные жужжат вокруг, как пчелки. Главно не дать тем влетать в свой улей! Чем не жизнь, а? Даже чай и жареную картошку носят прямо в каюту!
Он решил, что после назначения, с первого числа или прям с понедельника, будет раздавать задания, казнить и миловать. И начал!
И без того шаткий порядок без помощника рухнул в одночасье.
Александровичу все-таки приходилось кое-что делать. А тут, наконец-то, помощник прибыл.
– Значит, – решил Александрович, – у меня есть заслуженное право расслабиться и вдоволь отдохнуть! Устал же! Жить надо по собственному плану! Я уже перетрудился – вон, все подруги так говорят!
И исчез. Просто дематериализовался с корабля и даже с территории завода….
Волынский поднимать шума не стал, жаловаться
Он записал в вахтенный журнал приказания для штурмана и механика, заставил их расписаться в ознакомлении, намекая на юридическую ответственность – чтобы не отвертелись!
– Значит, так! – сказал он штурману официально: – теперь ВрИО царя – вы! Вариантов просто нет! Держитесь! Командира бы еще найти! Слушай, штурман, даже сказочный царь – и тот заборы синей краской красил в мультике! Тунеядничать, бедолага, не хотел! А наш кэп совсем…
– У него – эйфория! Пока еще… Да и пасть ему никто не рвал, всё впереди! – заступился за Александровича штурман.
Потом, махнув рукой на все, прямо с утра Волынский поехал в родную бригаду. Только голодного бунта на корабле не хватало, чтобы стать знаменитым на весь Флот. С собой он прихватил четырех бойцов.
На береговой базе бригады он изложил в красках голод личного состава. Это самое бедствие в его описании выглядело солидно даже на фоне общесоюзного голода тридцатых годов. Командир бербазы мгновенно почувствовал себя неуютно в своем роскошном кресле. Ему показалось, что оно уже начало слегка дымиться. Он вспотел во всех популярных местах, а волосы встали дыбом сами. Он почему-то думал, что во дворе базы уже строится расстрельный взвод.
В случае ураганного развития событий ему бы тоже попало – прямой наводкой, как минимум – от комбрига: а почему не докладывал, что за целый месяц на корабль даже буханку хлеба не отправили? Почему не заставили встать на довольствие в бригаду ремонтирующихся кораблей в том самом заводе. А?
И на него выкатили боо-льшую пушку, с прямой наводкой! Минимум – НСС и парткомиссия! А то и расстреляют на досуге…
И он принял самое деятельное участие в выправлении положения, бодро вскочив с кресла!
К удивлению Сэма, к его проблеме отнеслись с пониманием. Ему готовы были выдать все, что задолжали за этот месяц, бухгалтерша сразу же принялась выписывать аттестат на корабль. Кладовщики-баталеры получили самые суровые указания, чтобы выдать все до последнего грамма, и сегодня! И не дай им Бог куда исчезнуть со склада до выдачи – приема…
А вот комбриг его не стал и слушать. После всех дрязг и приключений, форма одежды Волынского выглядела не лучшим образом, он и сам несколько стеснялся своего внешнего вида.
И комбриг начал общение с молодым офицером с разноса и поучений. То, что у лейтенанта могут быть свои служебные и личные проблемы, ему в голову просто не приходило. Да и попался тот ему под горячую руку, надо было на кого-то спустить пар, а замученный и помятый Волынский с покрасневшими глазами вполне подходил на роль громоотвода. Так сказать, потенциальная безответная жертва со всеми признаки виктимности.
И Сэм наслушался мрачных прогнозов и кровожадных обещаний в перспективах службы от своих высоких начальников.