Морские повести
Шрифт:
Высоко наверху, как огромный термометр, висела водомерная колонка, прочно присоединенная к корпусу котла. Ртутным блеском мерцал в ней столб неустанно поступающей в котел воды.
Круглолицый кареглазый матрос в ватнике и холщевых штанах стоял у щита контрольных приборов.
— А вот и Зайцев, про которого вам говорил, — крикнул Куликов, наклоняясь к уху Калугина.
— А мы уж знакомы! — прокричал Калугин в ответ.
Тот самый матрос, который, греясь у светового люка, рассказывал о вылазке разведчиков, смотрел на него, слегка обнажив
— Зайцев, тебя товарищ представитель хочет в газету завербовать — военкором!
— Можно, — ответил Зайцев. — Не знаю, что выйдет, а пробовать буду.
— Вы ко мне приходите в каюту, мы с вами поговорим! — нагнулся к его уху Калугин.
Он уже разглядел и второго палубного знакомца. Котельный машинист Никитин ловко регулировал работу форсунок в горячих отсветах длинных и узких окошечек топки.
Здесь особенно четко вырисовывались его твердо очерченный рот, густые, сросшиеся над переносьем брови, черные волосы, вьющиеся над коротко подстриженными висками.
Может быть, это, а может быть, мускулистая, обнаженная шея над расстегнутым ватником придавала ему очень собранный спортивный вид. И работал он, будто играя, с непринужденным изяществом перекладывая рычаги и рукоятки. Он взглянул на Калугина обведенными копотью глазами, поправил ватник, снова положил на рычаги свои смуглые, ловкие руки.
— Это Никитин, капитан нашей футбольной команды, — крикнул Зайцев. — Слышали, товарищ корреспондент: наши футболисты недавно у англичан выиграли? Счет восемь — ноль.
Калугин залюбовался на Никитина, на экономные движения его тела, на отсветы пламени, бегущие по быстрым и точным пальцам.
— Вот я бы о Никитине написал, — сказал он мичману, когда они выбрались из котельного отделения.
— Не нужно о Никитине, — внезапно мрачнея, ответил Куликов.
— Почему же, товарищ мичман? Он красиво работает, приятно смотреть.
— Работает-то он богато, — протяжно сказал мичман. — Да у него неприятности были по партийной линии. Мы ему на вид ставили.
— За что же?
— Он в котельной работать не хотел. Не понимал, проще говоря, этого геройства нашей работы, о котором писать хотите. Все на зенитку списать его просил. Потом смирился.
— Но котельный машинист он хороший?
— Работник классный. По горению своеобразный артист. Только говорил: «Хочу фашистов бить из пушки, а не у котла стоять».
— А теперь больше не просится на зенитку?
— Не просится… Мы его уговорили.
— Да ведь это сюжет, мичман!
Калугин, торопливо расстегивая ватник, доставал карандаш, и Куликов удивленно смотрел на него.
— Тут-то мы и выявим романтику вашей профессии… Расскажите мне подробно о Никитине, — сказал Калугин, присаживаясь к столу и расправляя странички блокнота.
Вечером на покрытой облупившейся масляной краской орудийной тумбе, широкой колонной высившейся посреди кубрика пятой боевой части, забелел большой лист стенгазеты с широким заголовком «Сердце корабля».
Корабельный художник причудливо свил заглавие из старательно нарисованных алых лент и фантастически ярких васильков и незабудок.
Свободные от вахты машинисты толпились около газеты.
— А вот, матросы, я вам, как агитатор, вслух прочту! — сказал стоявший у самой газеты Зайцев. — Тут интересная статейка есть. Называется «Мастера котельной».
Он начал читать, приблизив круглую, как шар, коротко остриженную голову к машинописным строкам газеты.
— «Страстно, во что бы то ни стало стремился стать зенитчиком котельный машинист Никитин. Едва отстояв вахту у котла, возле пылающего в топке пламени, все свободное время проводил он на верхней палубе «Громового», с завистью наблюдая за тренировкой зенитчиков.
Случалось, он даже ночевал на верхней палубе, рядом с зениткой, плотно укрытой чехлом. А на вахту потом выходил невыспавшийся, с необычной для него рассеянностью управлял горением при переменах режима работы котла…»
— Вот это ободрали Никитина! Было такое дело! — сказал кто-то с дальней койки.
— Ты подожди, дай послушать! — бросил в ответ турбинист Максаков.
Максаков сидел на рундуке, уперев ладони в колени, внимательно вытянув вперед окаймленное светлой бородкой лицо.
Старшина Максаков, один из пожилых членов экипажа, пришел из запаса в первые дни войны. Разговаривал мало, но давно уже завоевал уважение как солидный человек и знаток своего заведывания.
Он отдыхал, сменившись с вахты, но при начале чтения статьи встал с койки, пересел ближе к газете.
Зайцев продолжал чтение:
— «Хочу фашистов бить насмерть, из пушки, а не у котла стоять! — повторял Никитин, прося причислить его к орудийному расчету.
— Поймите, — возражал ему заслуженный старый моряк, мичман Куликов, — разве котельные машинисты не те же бойцы на передовой? Может быть, незаметна с виду наша фронтовая работа, но, стоя у котла, в корабельных глубинах, разве мы не делаем важного дела, разве не бьем врага? Не дадим нужного хода — всех товарищей подведем, родной наш корабль погубим. — И потом мичман добавлял: — Вы, товарищ Никитин, у нас своеобразный артист по горению. Хороший котельный машинист цвет пламени чувствовать должен».
— Кто статейку писал? — спросили из задних рядов.
— «Это было в начале войны, — продолжал читать Зайцев. — А теперь Сергей Михайлович Никитин на практике понял, что фашистов можно бить, не только стреляя из пушки, но и на посту котельного машиниста, на одном из самых ответственных постов боевого корабля».
Прочитав эту строку, Зайцев поднял палец, обвел слушателей торжественным взглядом, продолжал читать, повысив свой певучий голос:
— «Мастерски работает у топки Сергей Михайлович Никитин. Перед ним ряды форсунок и рукояток. Для быстроты он управляется с ними и руками и ногами. Яростное светлое пламя пляшет в глазках топок.