Морские повести
Шрифт:
Он так волновался, что сломал карандаш, и штурман, тотчас подобрав графит, бросил его в закрепленную на столе пепельницу, сделанную из орудийного стакана.
— Вы, товарищ Исаев, как бы противопоставляете себя боевым товарищам — военным морякам. Но я вижу, как вы увлечены своей военной работой. Знаю, как ведете себя в боевых операциях.
— Я штатский человек в самом прямом смысле слова, — сказал штурман упрямо. — Как только окончится война, снова уйду на транспорта.
—
— Странный вопрос! — обиженно сказал Исаев.
— Из-за таких вот Гарвеев, может быть, и после войны не настанет прочного мира. Из-за таких продажных шпаг, рабов собственного благополучия. А мы разве пошли на фронт не потому, что не в состоянии были бы жить и дышать в стороне от великой борьбы нашего народа…
— А вы, оказывается, пропагандист вроде нашего Снегирева, — сказал штурман. Он поднял, голову, его большие губы сложились в добрую улыбку. — Это вы точно подметили насчет военных и штатских… Только если будете так кричать, и вправду разбудите капитан-лейтенанта, хоть он и трое суток не спал.
— Так как же со статьей, товарищ Исаев? — понизив голос, но с прежней настойчивостью спросил Калугин.
— Ладно уж, нацарапаю вам что-нибудь сам сегодня, а вы потом подправите и печатайте, если найдете интересным…
Оба замолчали. Штурман углубился в вычисления, Калугин тщательно чинил карандаш, бросил в пепельницу щепоть легких стружек и графитовой пыли…
Капитан-лейтенант шевельнулся, сел на диванчике. Провел рукой по глазам, стал молча надевать куртку.
— Долго я спал, штурман?
— Часа не проспали, Владимир Михайлович, — сказал Исаев с такой теплотой в голосе, что Калугин снова пристально взглянул на него. — Поспали бы еще. Тут мы с товарищем корреспондентом увлеклись, раскричались…
— Я ухожу, — виновато сказал Калугин. Он чувствовал себя очень неловко.
— Я ничего не слышал, — ровным тоном, опять задумчиво взглянув на него, сказал Ларионов. — Хорошо всхрапнул. Пора на мостик.
Он застегнул доверху и обдернул куртку, вынул карманное зеркальце и гребешок, тщательно пригладил волосы, надвинул фуражку на брови.
— Как будто свежеет, штурман? Дадите мне силу и направление ветра. Где мое место сейчас?
Прямой, подтянутый, он подошел к столу и вместе с Исаевым склонился над цифрами глубин и волнистыми линиями изобат.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Мичман Куликов сидел в старшинской каюте перед большим чистым листом, расстеленным на столе, и с независимой, горькой улыбкой кусал карандаш и поглаживал свой морщинистый подбородок. Мичман старался не вслушиваться в язвительные шутки товарищей по каюте.
— Заработал нагрузочку наш мичман, — сказал боцман Сидякин, сняв с ног промокшие валенки и ставя их на паропровод в углу. — Теперь почитаем, товарищ мичман, ваши труды.
— То-то он так жарко за дело принялся, прямо стружку снимает, — подхватил старшина трюмных Губаев, сидя на койке. — Это он нашего боцмана удивить хочет.
— Почитаем, почитаем, — иронически бормотал боцман.
— Я старшему лейтенанту прямо отрапортовал, — не выдержал, наконец, мичман и стал рисовать чортика на лежащей сверху заметке. — Редактор из меня не выйдет, товарищ заместитель по политчасти! Держать в исправности механизмы — вот моя партийная работа.
— Ну, а он? — спросил боцман, шлепая по линолеуму голыми ступнями.
— А он говорит: «Еще раз повторишь такую ересь, проработаем на партийном собрании и занесем выговор в личное дело».
— Крепко! — сказал старшина трюмных.
— Вот тебе и крепко! Ты старшего лейтенанта знаешь: если что сказал — значит, точка. «Ты, говорит, должен совмещать отличную работу у механизмов с политико-моральным воспитанием людей. Чтобы была на походе газета».
— Ты бы с этим корреспондентом поговорил, — посоветовал боцман. Он отбросил свой иронический тон. Положение мичмана действительно было не из легких!
— Неловко как-то, Геннадий Лукич, — вздохнул мичман. — Какой-то он слишком серьезный, все что-то записывает, статьи готовит в центральную печать. А тут стенгазета с каракулями.
— Это точно, — согласился боцман. Он надел резиновые сапоги, еще раз взглянул сочувственно на пустой бумажный лист, на пригорюнившегося Куликова и вышел из каюты. Мичман вздохнул и стал перечитывать заметки. В каюту заглянул Калугин.
— Мичмана Куликова здесь нет? А, здравствуйте еще раз, товарищ Куликов. Я слышал, вы здесь газету готовите. Можно поинтересоваться?
— Прошу, товарищ капитан. — Мичман вскочил, обмахнул банку, отодвинул ватник, лежащий на кожаной, койке. Калугин сел за стол.
— Где же ваша газета? — глядя на пустой лист, спросил Калугин.
— Вот это она и есть, — вздохнул мичман. — Еще оформлять надо.
— А название? — спросил Калугин.
— Название, так сказать, в процессе утверждения. — Мичман тщательно рассматривал стопку исписанных бумажек. — Думали назвать: «Кочегар». По-старинному как-то выходит. «Пар на марке»? Скучновато.