Морские волки. Навстречу шторму (сборник)
Шрифт:
24 июня вечером мы дошли до отмели Ла-Манша, а к ночи достали дно на 90 саженях [165 м], грунт – мелкий, сырой песок с ракушкой. Со времени нашего отплытия от Азорских островов мы встречались с разными вооруженными судами, из которых только одно английское осмелилось к нам подойти, другие же держались на далеком расстоянии. Начальник его, Вилькинсон, прислал мне множество газет и довольно большое количество картофеля, что с нашей стороны было принято с благодарностью. В полдень по произведенным нами наблюдениям мы были на северной широте 46° 40' и на западной долготе 9° 41'.
26 июня. Ночь была мрачная, дул сильный юго-западный ветер. Но я вынужден был идти на всех возможных парусах, чтобы уйти от большого корабля, который гнался за мной еще со вчерашнего утра. Около полудня небо несколько прояснилось и позволило нам сделать наблюдения на 49° 48' с. ш., на глубине 42 сажен [77 м], грунт – песок с ракушкой. Из этого я заключил, что мы уже миновали мыс Лизард, а потому и направился к мысу Старту. К вечеру наступила темнота, причинившая нам немалое беспокойство, тем более что мы после своего вступления в Ла-Манш еще не видели берегов. К счастью, к нам подошел перевозочный бот и взялся провести «Неву» в Портсмут за 50 гиней [211] .
211
Гинея – золотая монета, обращавшаяся в Англии с 1663 г. до начала XIX века. Название ее возникло в связи с тем, что первые гинеи чеканились из золота, привезенного из Гвинеи. В 1816 г. гинея была заменена золотым совереном, или фунтом стерлингов, равным 20 шиллингам.
28 июня. При восточном ветре около 9 часов вечера мы бросили якорь на Портсмутском рейде [212] . Таким образом, мы окончили весьма длительное плавание прямо из Кантона, не заходя никуда в порты. При этом находившиеся на моем корабле люди были совершенно здоровы и не испытывали ни в чем ни малейшего недостатка.
29 июня. Утром я съехал на берег и был весьма приветливо принят губернатором сэром Джоном Прево. Он охотно вызвался не только оказать нам всякую зависящую от него помощь, но даже обещал предоставить мне возможность видеть в городе то, что показывают не всякому чужестранцу.
212
Портсмут – главный город графства Гемпшир и важнейшая военная гавань и крепость на юге Англии. Состоит из пяти городов (собственно Портсмута, Порта, Лендпорта, Саутска, Госпорта), совокупность которых образует крепость с обширными укреплениями. В П. развиты судо-и машиностроение и отливка орудий. П. ведет торговлю углем, скотом, хлебом и другим продовольствием.
Нуждаясь в отдыхе, а также желая немного подремонтировать корабль, я вынужден был простоять в Портсмутском рейде около двух недель. Пользуясь этим временем, я решил побывать в Лондоне, где публика и все мои знакомые осыпали меня лестными приветствиями. Во время нашего пребывания в Портсмуте корабль «Нева» посещали многие англичане, а особенно дамы, которым было очень интересно увидеть первый русский корабль, совершивший столь важное путешествие.
13 июля, при свежем западном ветре, мы снялись с якоря.
14 июля дул настолько свежий восточный ветер, что, дойдя до Даунсa [213] , мы остановились на якоре посреди эскадры лорда Кита и на другой же день вступили под паруса.
20 июля. На рассвете нам показались берега Неза [214] , а к заходу солнца – и Робб-Сноут [215] .
21 июля. Мы пришли к Скагенскому маяку. Сегодня у нас умер матрос Иван Горбунов. В прошлую шведскую войну он был ранен в грудь и на обратном пути часто страдал болями, а по прибытии в Портсмут больше не давал надежды на выздоровление. Для облегчения его страданий были употреблены все способы. Его даже поили минеральной водой, но все оказалось тщетным.
213
Даунс – расположен на южном берегу Англии, к востоку от Портсмута.
214
Берег Неза – на южном побережье Англии.
215
Робб-Сноут расположен на южном побережье Англии.
23 июля. В полночь мы достигли Гельсингерского рейда, где, простояв на якоре до 10 часов утра, опять вступили под паруса.
24 июля. Прошли Зунд. Поскольку ветер постоянно дул с востока, то мы были вынуждены идти на всех парусах, чтобы, лавируя, продвигаться вперед. После того как мы миновали остров Борнгольм, появился туман и продолжался до 3 августа, то есть все время плавания до острова Даго. Отсюда при ясной погоде и западном ветре мы вечером подошли к острову Гогланду.
5 августа с полуночи начал дуть настолько сильный западный ветер, что корабль «Нева» почти без парусов шел до 11 миль [20 км] в час и утром остановился на якоре в Кронштадте.
Таким образом, после почти трехлетнего отсутствия мы возвратились на родину к неописуемой радости и удовольствию наших соотечественников.
Александр Бестужев-Марлинский. Мореход Никитин
A sail, a sail – a promised price to hope! Her nation, flag? What speaks the telescope? She walks the waters like a thing of life And seems to dare the celements to strife. Who would not brave the batlle fire, the wreck, To move the monarch of her peopled deck?
216
Корабль, корабль – надежда на приз! Какой он нации, под каким флагом? Что говорит зрительная труба? Он идет по волнам как одушевленный; он, кажется, вызывает на бой стихии. Кто побоится огня, воды, чтоб только пройтись властелином по этому многолюдному деку? (англ.). – Байрон. (Перевод автора.)
В 1811 году, в июле месяце, из устья Северной Двины выходил в море небольшой карбас. Надо вам сказать, что в 1811 году в июле месяце, точно так же, как в настоящем 1834 году, до которого мы дожили по милости божией и по уверению календаря академии, старушка Северная Двина выливала огромный столб вод своих прямо в Северный океан, споря дважды в день с приливом, который самым бессовестным образом вторгался в ее заветные омуты и превращал ее сладкие, благородные струйки в простонародный рассол, годный разве для трески. Обязан я вам и объяснить по долгу литературной совести, что карбасом в те поры, как до сих пор, называлось судно шагов восемнадцать в длину, шесть – в ширину, с двумя мачтами-однодревками, полусшитое корнями, полусбитое гвоздями, из которых едва ли пятая часть были железные. Палубы на карбасе обычно не полагалось, а на корме и на носу небольшие навесы образовали конурки, где на кучах клади только русская спина, и только одна спина, могла примоститься, скрутившись в три погибели. Вследствие этого, как вы сами усмотреть изволите, в середину судна белый свет и бесцветная вода сверху и снизу, справа и слева могли забегать и проживать безданно, беспошлинно. Посудина эта, или, выражаясь учтивее, этот корабль, – а слово «корабль», заметьте, произвожу я от «короба», а короб от «коробить», а коробить от «горбить», а горб от «горы»: надеюсь, что это ясно; какие-то подкидыши этимологи производят «корабль» от какого-то греческого слова, которого я не знаю, да и знать не хочу, но это напраслина, это ложь, это клевета, выдуманная каким-нибудь продавцом грецких орехов; я, как вы изволите видеть, коренной русский, происхожу от русского корня и вырос на русских кореньях, за исключением биквадратных, которые мне пришлись не по зубам, а потому, по секрету вам скажу, терпеть не могу ничего заморского и ничему иностранному не верю, – итак, этот корабль, то есть этот карбас, весьма походил на лодию, или ладью, или лодку древних норманнов, а может статься, и аргонавтов, и доказывал похвальное постоянство русских в корабельной архитектуре, но вместе с тем доказывал он и ту истину, что мы с неуклюжими карбасами наследовали от предков своих славено-руссов отвагу, которая бы сделала честь любому hot pressed, силой завербованному моряку, танцующему под свисток man of war [217] на лощеной палубе английского линейного корабля, или спесивому янки [218] , бегущему крепить штын-болт по рее американского шунера.
217
Военный (англ.).
218
В насмешку англичане называют североамериканцев yankee.
Да-с! Когда вздумаешь, что русский мужичок-промышленник, мореход, на какой-нибудь щепке, на шитике, на карбасе, в кожаной байдаре, без компаса, без карт, с ломтем хлеба в кармане, плавал, хаживал на Грумант, – так зовут они Новую Землю, – в Камчатку из Охотска, в Америку из Камчатки, так сердце смеется, а по коже мурашки бегают. Около света опоясать? Копейка! Послушайте, как он говорит про свои странствия, про которые бы французы и англичане и в песнях не напелись, и в колокола не назвонились, и вы убедитесь, что труды и опасности для него игрушка. «Забрались мы к Гебрицким да оттуда на перевал в Бразилию, в золотое царство махнули. Из Бразилии перетолкнулисъ в Камчатку, а оттоль ведь на Ситку-то рукой подать!» Вот этаких удальцов подавай мне, – и с ними хоть за живой водой посылай! Океан встрелся? Океан шапками вычерпаем! Песчаное море? Как тавлинку, вынюхаем! Ледяные горы? Вместо леденца сгрызем! Где ж это сударыня Невозможность запропастилась? Выходи, – авось на подметки нам пригодится! Под кем добрый конь авось-масти, тому лес не лес, река не река: куда ни поскачут – дорога, где ни обернется – простор. На кита? – так на кита – экая невидаль! Зубочисткой заострожим! На белого медведя? щелком убьем; а в красный час и лукавый под руку не подвертывайся. Нам уже не впервые на зубах у него гвозди ковать, в нос колечко вдевать. Правду сказать, русак тяжел на подъем; раскачать его трудно; зато уж как пойдет, так в самоходах не догонишь. Куда лениво говорит он первое «ась?». Но когда после многих: «Да на что мне это! Да к чему мне это! Живем и так; как-нибудь промаячим!» – доберется он до «нешто, попытаем!» да «авось сделаем», так раздайтесь, расступитесь: стопчет и поминай как звали! Он вам перехитрит всякого немца на кафедре, разобьет француза в поле и умудрится на заводе лучше любого англичанина. Не верите? Окунитесь только в нашу словесность, решитесь прочесть с начала до конца пламенные статьи о бессмертных часах с кукушкою, о влиянии родимых макаронов на нравственность и о воспитании виргинского табаку, статьи столь пламенные, что их невозможно читать без пожарного камзола из асбеста, – и вы убедитесь, что литературные гении – самотесы на Руси так же обыкновенны, как сушеные грибы в великий пост, что мы ученее ученых, ибо доведались, что науки вздор; что пишем мы благонравнее всей Европы, ибо в сочинениях наших никого не убивают, кроме здравого смысла.
Но к делу. В 1811 году еще ни один пароход не пугал своими шумными колесами рыбный народ в реках русских, и потому двинские рыбки безбоязненно высовывали головки свои, чтобы полюбоваться на вороной как смоль карбас и тех, которые им правили. Вот физиологические подробности, полученные мною от одной из очевидиц, щук: несмотря на архангелогородскую соль и непривычное ей путешествие в розвальнях, слог этой щуки так цветист, как будто бы она кушала сочинителей всех темных, пестрых и голубых сказок; должно думать, что предметы, отражаясь в тысяче граней рыбьих глаз, производят необыкновенное разнообразие впечатлений в их мозге; образчик прилагается в подлиннике.