Морской князь
Шрифт:
Окружающая бойня между тем заканчивалась. Один огромный зубр, раненый, но еще полный сил, неожиданно развернулся и атаковал трех стрелков, стоявших за последней телегой. Те, спасаясь, вскочили на телегу. Резкий взмах косматой головы – и телега вместе со стрелками отлетела на добрую сажень. Один Сигиберд не растерялся, и подскочив сбоку к могучему животному, нанес ему удар по темени обухом секиры. Передние ноги зубра подломились, еще один удар секиры – и мертвый исполин опрокинулся на бок. Это было как завершение всей охоты. К проходу скакали уже загонщики, часть из них, не останавливаясь, помчались по кровавым следам дальше добивать раненых животных. Возле князя остановилась группа всадников – это Янар со знаменосцем Беляем привезли опекаемых ими княжат и Милиду с Квино. Жестом указав всей пятерке оставаться на месте, сам Янар поскакал, размахивая словенским клевцом, за остальными преследователями дичи.
– Ух ты! Как! Ого! Вот! – Княжичам не хватало трех с половиной языков, включая уже и готский, чтобы рассказать о своих охотничьих достижениях.
Но Дарнику, как и всем окружающим, слушать их было недосуг. Стрелки и часть загонщиков уже вовсю занимались свежеванием убитых животных, прямо на месте отрубали головы, сливали кровь, вынимали внутренности. Подходили загонщики-пешцы, тотчас присоединяясь к этой работе. Добычи было столько, что приходилось опасаться хватит ли для нее всех телег и волокуш.
– Хороший удар! – похвалил Рыбья Кровь разделывающего своего зубра Сигиберда. – Не каждому такое по силам.
Варагесский воевода не ответил, только по чуть дрогнувшим в улыбке губам можно было заметить, как ему приятны слова князя.
Те, кто не был занят на разделке туш и снаряжением телег и волокуш, подбирали расстрелянные по полю стрелы. У каждого из лучников на стрелах имелись свои хозяйские отметины, и теперь все они возвращались в колчаны своих владельцев. Тот, кто совершил много промахов, тут же подвергался самым язвительным насмешкам.
– Смейтесь и надо мной, я сегодня тоже один раз промахнулся, – предложил шутникам Дарник. Никто, разумеется, не смеялся.
Сам князь руками поработать не очень рвался, да от него этого никто и не ждал. Три-четыре приказания смольцам, два-три – хазарам, одна-две шутки сыновьям и Милиде, разрешение использовать для волокуши княжеского коня – таким был его вклад в общее дело. Еще он нашел варагесского проводника, что вывел их на Утес, и спросил: не знает ли он, где находится Смоль?
– Полдня пути летом и день пути зимой, – ответил варагесец. Такая разница была, видимо, не из-за трудной дороги по снегу, а из-за короткого времени зимнего дня.
Наконец, все добытое кое-как погрузили и тронулись в городище.
Дарник продолжал обдумывать поездку в Смоль: сколько человек, кого именно, какие с собой припасы? Ведь вполне могло случиться, что брошенная крепостица разорена или даже сожжена, где тогда заночевать и как возвращаться обратно? Люди, конечно, могут и поголодать, а лошадям какой-то фураж обязательно нужен.
В Варагесе уже дымили все печи, семьи готовились к дальнейшей переработке мяса и к вечернему пиршеству. Князь был приятно удивлен, что никто из городища на особо лакомую добычу не претендовал, все главы семей вместе со своими хозяйками и детьми просто по очереди подходили к телегам и волокушам и брали столько туш, сколько могли унести. Из домов на площадь были вынесены столы, на которых тут же производилось сдирание шкур, разделка мяса, мытье кишок для колбас, лучшие куски тут же закладывались в коптильни. Смольцы и хазары работали наравне со своими хозяевами. Рыбья Кровь теперь уже вместе с Агиливом снова оказались не у дел и, чтобы придать себе вид занятости, уединились для якобы важных переговоров.
Сначала разговор не слишком клеился, но потом Агилив набрел на легенду заморского похода Дарника, и князь, не ломаясь и не рисуясь, принялся рассказывать про это свое самое дальнее путешествие. Исчерпав военные действия, остановились на Константинополе. Вождя интересовало:
– Что там тебя, князь, поразило больше всего?
Дарник чуть призадумался. Про «поразило» до сих пор никто его прежде не спрашивал.
– Я ведь там и был-то всего ничего. Даже с дромона на берег не сходил, опасался, что за захват Дикеи ромеи вздумают меня схватить и казнить. Дикейских заложников и тех отпустил, когда мы уже поплыли на Крит, их прямо в море пересаживали с моего дромона на другое судно.
– Ну а все же? – настаивал Агилив. – Первый взгляд всегда бывает важным и многое определяет на будущее.
– Со мной и на дромоне, и на Крите все время был дикейский священник Паисий. Он очень ловко вел беседу про свою самую правильную веру в Иисуса Христа. И вот как раз в Царьграде я понял, почему никогда не буду креститься…
– И почему же? – Величественный старик весь обратился в слух.
– Увидев только часть Царьграда, я все равно увидел не меньше ста тысяч людей. И представил, как все они заходят в храмы и одновременно что-то просят у своего Бога. Я и подумал: ну почему мои молитвы должны быть для этого ромейского Бога важнее молитв ста тысяч других людей? Почему я, молодой, умный и сильный, должен просить себе еще больших преимуществ? По-моему, богов должно быть всегда очень много, не только у целого племени, но и у каждого рода должен быть свой собственный бог, тогда он тебе и близок, и понятен, и если он тебя в опасную минуту не спасает, то, ну что ж, значит, боги других родов и племен оказались более сильными и могущественными…
Агилив молча смотрел на князя, осмысливая сказанное им.
– Мне сказали, что ты на самом деле колдун.
Дарник не возражал:
– Иногда я и сам так думаю.
– Скажи, князь, а есть ли у тебя враги?
Дарник не мог сдержать смеха:
– Зачем мне враги, я и без них хорошо обхожусь…
Уже укладываясь поздно вечером спать в объятиях Милиды, Рыбья Кровь с удивлением понял, что его шутка была недалека от истины, – при большой массе судебных приговоров и военных походов называть кого-либо врагом как-то язык не поворачивался. И это притом, что нет-нет да кто-либо постоянно объявлял ему кровную месть.
Свое намерение съездить в Смоль князь сумел осуществить лишь через неделю после загонной охоты. Пять дней подряд он занимался конными учениями со своим объединенным смолько-хазарско-варагесским войском, добиваясь четкого выполнения самых простых построений. Зимой серьезных работ в городище было мало, поэтому против такого времяпрепровождения никто сильно не возражал. Одновременно Дарник присматривался, как складываются отношения между тервигами и новым пополнением гостей. Слишком тесное сожительство делало свое черное дело: радушие сменялось сдержанностью, а сдержанность – скрытым раздражением. Сначала он хотел купить расположение хозяев, подарив им некоторое количество мечей, секир и клевцов, но, подумав, воздержался от этого. До окончания зимы оставалось еще месяца полтора, и лучше было приберечь эти подарки как можно дольше. Все говорило за то, что смольско-хазарской ватаге надо во что бы то ни стало перебираться на новое место жительства, тогда и с варагесцами отношения непременно станут лучше.
Однако все в городище говорили уже только о походе на ромеев, и отказаться от него уже не было возможности.
Свое обещание Агиливу только попугать ромеев Дарник выполнил с отменной точностью. Его отряд из сорока всадников, вооруженных луками, копьями и щитами, рассыпавшись цепью, просто выехал на край распадка и остановился, давая себя как следует рассмотреть засуетившимся обитателям лагеря. В центре цепи, под развевающимся знаменем, в княжеском плаще в надменной неподвижности находился Дарник. Он даже снял ненадолго свой шлем-корону, дабы у ромеев совсем не осталось сомнений, кто именно перед ними. В лагере звучала медная труба, слышались свистки декархов, из домов и землянок выскакивали стратиоты и гребцы, на ходу вооружаясь. Дождавшись, когда ромеи стали разворачивать в их сторону и заряжать баллисту, Рыбья Кровь все так же невозмутимо взмахнул рукой, и вся шеренга всадников развернулась и потрусила прочь.