Морской пейзаж
Шрифт:
– Разве я здесь кому-нибудь мешаю? А спать мне совсем не хочется.
Ему действительно не хотелось спать. Но еще больше не хотелось покидать мать.
– Нет, нисколько не мешаете.
Говоря это, санитар снова посветил фонариком матери в лицо и задумчиво присел у ее изголовья. Весь его вид свидетельствовал, что он и в самом деле оказался в затруднительном положении.
– Вы запираете дверь снаружи?
Синтаро спросил об этом, вспомнив, как ездил навещать жену товарища в психиатрической лечебнице в городе И.
– Нет, палату Хамагути-сан мы теперь не запираем.
У самого уха послышался писк москитов. Синтаро хотел было спросить, не принесет ли санитар ароматические палочки, чтобы отгонять насекомых, но промолчал. Санитар, стоя с фонариком у двери, молча смотрел на него сверху вниз. Синтаро сидел на полу, прислонившись спиной к стене.
– Не беспокойтесь, этой ночью я за ней присмотрю, можете спать спокойно.
Санитар открыл было рот, но отвечать не стал и поджал
губы. Висевшая в коридоре лампочка тускло освещала половину его бледного лица. Синтаро впервые почувствовал: слова его, наверно, обидели санитара. Но что в них дурного? Тут неожиданно встал сидевший в темном углу отец.
– Хватит дурака валять, Синтаро, пошли спать, – сказал он громко и первым вышел из палаты.
Сначала грубость отца возмутила Синтаро. Но потом он вдруг понял, чем, собственно, раздражены санитар и отец и за что они рассердились на него. Пожалуй, они подумали: делает только вид, будто выполняет свой «сыновний долг». Глядя на напряженную спину отца, молча шагавшего по коридору, Синтаро ощутил в нем скрытую силу, которая появляется у человека, когда тот, придя последним, молча начинает расталкивать окружающих, чтобы протиснуться в первый ряд. Синтаро казалось, словно безмолвные вопли, льющиеся из забранных металлическими решетками окошек, обращены именно к нему. Он шел за отцом, шаркая шлепанцами и не отрывая глаз от удовлетворенно кивавшего головой санитара.
Утром Синтаро разбудили лучи встававшего над морем солнца. Комната, находившаяся на верхнем этаже, над самым входом в лечебницу, была обращена окнами к морю. Тихое, точно озеро, море – бухта в заливе Коти, с одной стороны ее высился небольшой утес, а с другой виднелся островок – лизало темной тяжелой водой каменную ограду под самыми окнами. Небо было розовым, а густая зелень деревьев, покрывавших утес и остров, казалась почти черной.
Глянув на открывающийся из окна пейзаж, Синтаро снова нырнул под одеяло. Кровать – деревянный топчан, застланный толстой циновкой, – была чистой и удобной, но комната уже зарозовела от проникших в нее лучей утреннего солнца, и снова заснуть было невозможно. Синтаро решил было встать, но все тело вдруг охватила такая слабость, что он никак не мог заставить себя подняться. Позавчера он до поздней ночи просидел с приятелем в барах в Синдзюку. Низкорослый мужчина в темных очках заговорил с его приятелем. Они обнимали друг друга, смеялись, с какой-то неестественной радостью демонстрируя взаимную приязнь. Непонятно почему, это вызвало у Синтаро острое желание отдубасить этого мужчину. И вдруг он увидел у себя в руке осколки стакана. На конторку кассы посыпались удивительно мелкие кусочки стекла, женщина за конторкой, нахмурив брови, что-то сказала, официанты, пригнувшись, засуетились, подбирая осколки. Оказавшийся на полу мужчина поднялся и стал протирать очки. Увидев на его лице без очков улыбку, Синтаро выбежал на улицу, бледный от ненависти и презрения к себе. Приятель догнал его, и они пошли в другой бар. Там к их столику подошла крупная женщина в черном и села рядом.
– Сходим куда-нибудь в воскресенье, – предложил Синтаро, и женщина, согласно кивнув, прижалась к нему пышной грудью.
Вернувшись на рассвете домой, Синтаро увидел телеграмму, Сообщавшую, что мать при смерти… Всю первую половину дня он провел в поисках денег на дорогу. Вечером, закончив сборы, вдруг вспомнил, что условился с женщиной из бара, и позвонил по телефону, который она ему дала. Женщина не особенно удивилась и сразу же все поняла. Наверное, это классическая отговорка, к которой прибегают, когда не хотят встречаться: «Матушка при смерти, прийти в воскресенье не смогу…» Странно, неужели мать до самой смерти будет мешать ему в любовных делах? Ведь она уже столько раз появлялась на его пути в самые неподходящие моменты.
Синтаро не видел в случившемся дурного предзнаменования. Пусть его поведение в позапрошлую ночь и не вполне укладывалось в обычные рамки, но в нем не было решительно ничего особенного. Просто он вспомнил об этом, ища причину своей неимоверной усталости.
Проникавшие в комнату лучи солнца порозовели еще больше, а потом превратились в обычный утренний солнечный свет. Плотно закрыв глаза, он все равно никак не мог заснуть. На соседней кровати, повернувшись к нему спиной, спал отец. Толстый затылок, широкие плечи, мощная спина. Окружающие считают Синтаро похожим на отца. И лицом и фигурой он вылитый отец, утверждают все. Мать всегда сетовала на это. Она, как ни странно, терпеть не могла отца. И уж которое десятилетие повторяла всем и каждому, что в муже ей все неприятно. Своему единственному сыну она тысячу раз рассказывала, какое отвратительное голубое кимоно с фамильным гербом было в день свадьбы на женихе Синкити.
– Все оттого, что меня выдали замуж, даже не устроив смотрин. В день свадьбы я увидела, как ко мне медленно приближается человек с крупной, выбритой до синевы головой и морщинистой, как у детеныша черепахи, шеей, торчащей из ворота кимоно, и подумала, что это священник местного храма, решивший почтить нашу свадьбу своим присутствием, поскольку женится человек, принадлежащий к местной знати. И вдруг мне говорят: это жених; мне сразу захотелось убежать с этой свадьбы и вернуться домой.
Род отца корнями уходил в глубокую древность, семья его жила в деревне Я., а мать, дочь банковского служащего, родилась в Токио и училась в Осака. Она, видимо, остро переживала то, что не могла равняться с отцом в знатности происхождения, это и было причиной нелюбви матери к отцу. Так или иначе, именно под влиянием матери Синтаро тоже невзлюбил отца. Все, что бы ни делал отец, и в большом и в малом, начиная с любимых его блюд и кончая выбором профессии, твердила она сыну, все решительно никуда не годится… С тех пор он стал стыдиться профессии отца. Однажды, сразу же после переезда на новую квартиру, Синтаро сидел с матерью у котацу [1] в столовой, рядом с кухней. С черного хода пришел посыльный, и мать разговаривала с ним, продолжая сидеть у котацу; почему-то посыльный спросил:
1
Котацу – комнатная жаровня, вделанная в пол и накрываемая сверху одеялом. – Здесь и далее прим, переводчика.
– Я слышал, супруг ваш военный?
Может быть, потому, что тогда как раз начался маньчжурский инцидент и ребятишки зачитывались печатавшимися в детских журналах военными рассказами, мальчишка-посыльный стал выспрашивать, какое у отца звание, сколько у него сабель.
– Ваш супруг кавалерист? – спросил он под конец.
– Ничего подобного, – ответила мать.
– Нет? Кто же тогда?
«Ветеринар», – хотел ответить Синтаро, но мать под одеялом, покрывавшим котацу, схватила его за ногу. Она холодно хмыкнула и, не отвечая посыльному, взглянула на Синтаро. В эту минуту чувство стыда, испытываемое матерью, передалось сыну. Боль от ногтей, впившихся ему в ногу, отозвалась в его сердце острой судорогой стыда. И вместе с тем его задело то, что мать стыдится такого пустяка. С тех пор в школьных анкетах и вообще во всех случаях, когда возникала необходимость, Синтаро писал о профессии отца «военный», неизменно испытывая при этом неприятное чувство, – так продолжалось, пока не окончилась война и профессиональных военных не стало.
В конце концов ему, кажется, удалось задремать. Но он тут же проснулся, услышав чьи-то шаги, затихшие у двери, стремительно поднялся и сел на кровати. Дверь отворилась, и в комнату вошел вчерашний санитар. Он выглядел совсем не так, как в прошлый вечер. На худом бледном лице вокруг губ отросли редкие волоски, похожие на пушок, – установить его возраст было совершенно невозможно. Поблескивая лишенными всякого выражения, выпученными глазами, спрятавшимися за стеклами очков без оправы, он неумело вытер стоявший у кроватей стол и с грохотом поставил на него алюминиевый поднос. Он принес завтрак. По миске с супом из мисо [2] , по тарелочке с рыбой и коробке для бэнто [3] – в ней был рис. Видимо, рис заменял здесь все, что обычно кладут в такие коробки.
2
Мисо – перебродившие соевые бобы, из которых приготавливают суп, приправу и т. д.
3
Бэнто – завтрак в коробке, который берут из дому или покупают.
С той минуты, как в комнате появился этот человек, Синтаро стало не по себе. Почему он принес еду – было ли это проявлением особого отношения к ним или таков порядок приема всех приезжающих навестить больного? В любом случае это было почему-то ему неприятно.
Он спросил у санитара, такая ли это еда, которой кормят пациентов.
– Да, – не задумываясь ответил тот и, сняв крышки с коробок для завтрака, перевернул и налил в них чай. – Кушайте, пожалуйста, – сказал он и быстро вышел из комнаты.