Морской почерк

Воробьев Сергей

Худо американским заложникам в Иране, из-за чего и разгорелся весь этот нынешний сыр-бор.

Худо и Ирану в предстоянии большой игры и большой войны. Всем плохо в этом лучшем из миров, а кому хорошо?

Американские военные корабли уже вовсю утюжат воды Залива. Эфир всё более наполняется английской речью с американским слэнгом. Всё чаще звучали по радиоволнам: бомбардировка, десант, мины…

Когда заложников в ИранеВзять с бою Штаты затрубят,Ко мне придёт радиограмма:Я беспокоюсь за тебя.

Такие

вот строчки однажды сочинял я после ночной вахты, загорая на баке, носовой части судна, наиболее тихом и укромном месте. А в это время по судну матросы долбили ржавчину и красили палубу.

Временами налетал теплый ветер, шелестел страницами книжки, скатывался вниз на палубу и уносился дальше по своим делам. Берег едва виднелся в дымном мареве. Жёлтые воды залива незаметно сливались с белесым куполом неба по горизонту, который еле угадывался. В центре купола неподвижно зависло мутное светило, солнце то есть. Из радиоприемника, находившегося тут же, за брашпилем, доносилось неясное бормотание. Всё это: солнце, небо, берег, ветер сливались в голубую марь, мреть, дрёму, сон.

И вдруг из транзистора чисто прощелкнулась и полилась песня. Чарующая индийская мелодия и дивный женский голос (может быть – неподражаемой Латы Мангешкар?) заполнили всё и вся. Исчезло море, судно, люди – осталась только эта песня. Было в ней что-то необыкновенное, щемяще-высокое и до боли знакомое. Появилось ощущение полёта.

Воображение уносит меня в неведомые дали.

Я набираю высоту. “Ханакин” становился всё меньше и меньше и, наконец, совсем исчез. Беру курс на северо-запад. Вот устье Тигра и Евфрата. Слева Ирак, справа – Иран. Через год начнётся война между ними и именно в этих местах. Но об этом пока еще никто не знает. Тигр уходит вправо, лечу над ним. Где-то здесь Вавилон, колыбель человеческой цивилизации, если верить историкам. А ещё из древности до меня доносятся сведения, что здесь же рядом Эдем находился, где наши прародители, Адам и Ева, вкусили яблока познания Добра и Зла… Что ж, оставим Вавилону вавилоново и летим дальше.

Сочная зелень долин Двуречья плавно перетекает в жёлтые пески и бурые горы. Вот и славный город Багдад, оседлавший своенравного Тигра. Привет, тебе, Шехерезада! Помнишь, как я тебе ночью стихи читал? А ты их своему мужу и господину – шаху Шахрияру, повелителю правоверных мусульман – с русского на арабский переводила?

Далее виден багдадский аэродром. Поднимаются и снижаются самолёты. Мне они не конкуренты, я ведь гораздо выше. Ухожу в сторону. Становится прохладнее. Пошли горы, горы, горы. Всё сверкает и блестит сплошной белизной девственного и чистого снега. Глазам становится нестерпимо больно.

Где-то здесь Арарат, – гора библейская, – давшая приют Ною во дни всемирного потопа. А! – вот и она, синеет льдами в сплошной белизне снегов. Привет тебе, приют новой (нашей) цивилизации!

Наконец, живительным оазисом вынырнуло из облаков изумрудное Чёрное море – первое море, которое я увидел в детстве и которым бредил потом, как сладостной и манящей грезой.

Дальше лететь было уже просто: берег моря, Крым, закованный в ледяные и снежные доспехи, Днепр, Киев, Гомель, Речица, Полесье, Малодуша… Здравствуй, родная земля!

Я вернусь, повзрослев в полгодаНа какой-то десяток лет…Ах, какая у нас погода,А у них такой вовсе нет!Небо светом исходит синим,Снегом белым исходит свет…Вот какая она, Белоруссия,А такой у них вовсе нет.

Раннее утро. Людей не видно. Только столбы дымов над крышами домов. Дым отечества…

Вот и дом родной, и на крыше – гнездо аистов, которое запорошено снежной моросью. Ворота, сад, сарай, колодец.

И снегири в саду, как яблоки румяные, живые.

Тут скрипнет дверь, выходит мама с цинковым ведром. Остановилась. И в небо пристально глядит и говорит (а я будто слышу про себя): “Что это жаворонок вдруг распелся посереди зимы? Да и откуда бы ему сейчас взяться”?

…Уже гораздо позже, с её слов, я напишу о жаворонке, который пел и пел, чтоб смолкли громы пушек, средь зимы, чтоб в Лету канула “вражда племён”, чтоб для войн и атомных игрушек дети не взрослели никогда. И дальше:

Этой песнью прохожу Босфором —Минареты замерли в строю.Жаворонка слышите над морем? —Это, мама, я тебе пою.

Мама задумчиво идет дальше. Вокруг колодца наросла скользкая наледь. Мама неловко забирается на неё, склоняется к срубу – и тут подлетаю я, и говорю: “Мама, милая, дай помогу”!

Но, на самом деле, в это время вокруг меня тишина, теплынь, бездонное южное небо. Я на баке “Ханакина” за тысячи миль от дома, от снегирей и от мамы.

Щёлкнул приемник, и диктор по-английски бодро и буднично сказал: “Вы слушали песню о Родине”.

Дело в спирте

Райское местечко – Канарские острова, были созданы Богом не только для отдыха трудящихся буржуев, но и как заправка для проходящих судов топливом, маслом, водой, снабжением и т. д. А для наших советских моряков это было ещё и местом отоварки, шопингом, как ныне говорят некоторые продвинутые господа-товарищи. Дешёвые лавки Лас-Пальмаса, раскинутые вдоль острова Гран Канария знали все наши моряки и рыбаки. В них же они заправлялись и дешевым пойлом типа “Фундадор”, испанским бренди, или еще круче – спиртом в соседних аптеках. На те гроши, что мы получали, это было самое то: дешево и сердито. Экономя валюту, промышляли бронзой. Так как обычно мы стояли на рейде, на якоре в ожидании баржи ли, постановки к причалу ли, в утренних или вечерних сумерках подплывали местные контрабандисты на своих лодках, и торговали спиртным. Меняли его на бронзу и другой цветной металл. Для машины это был стратегический товар, используемый в сугубо производственных целях. Вот его-то и утаскивали моряки для совсем других стратегических нужд. Ещё не грех было бы старую, отработавшую бронзу менять, но бывали и такие случаи.

И вот, стоим мы здесь в очередной раз на якоре. На утренней вахте вышел я из своей кочегарки перекурить. В коридоре встречаю Лёву, здорового матроса, который вахту нёс на мостике. Вахта с четырёх до восьми утра. Идёт он как-то деревянно: правая нога не сгибается в колене, правая же рука прижата к бедру. Идёт, как инвалид.

– В чём дело, Лёва, помочь? – говорю я.

– Молчи, – шепчет он, – беру в долю.

Лёва отогнул ворот рубахи: смотри. Из рубахи торчал конец бронзовой чушки, другой же её конец уходил в штаны, в правую штанину. Диаметром так сантиметров на десять. Килограммов, этак, на 30–40 потянет.