Морской почерк

Воробьев Сергей

Кто-то помог мне подняться, привел в вагончик, где полыхала буржуйка. Я ничего не видел, только чувствовал мощные волны тепла, идущие от печи, и невероятной амплитуды дрожь, сотрясающую всю мою сущность. Наконец меня сморило, а когда я очнулся, одежда была сухой. Сам же я был мокрый. С поразительным постоянством меня бросало то в пот, то в озноб.

Двое грузчиков отвели меня на судно, а вскоре уже врач Володя с термометром и стетоскопом углубился в изучение моей болезни.

Неделю я полыхал жаром. Находясь в полусознании, с трудом узнавал друзей, которые меня иногда посещали. Что касается доктора Володи, он даже ночевал на диване. Несколько раз в сутки делал мне уколы, пытался протолкнуть в горло ложку бульона. Каждый день меня навещал капитан. По моему, у него уже возникали планы о вызове мне замены. Но вскоре болезнь начала отступать.

Когда я вышел на

первую вахту, судно готовилось к отходу. Я ещё чувствовал некоторую слабость, но преодолевать её пришлось в рабочем порядке. В Карском море перед Югорским Шаром мы догнали «Индигу». Она, видимо, с разбега влетела в небольшую полосу прошлогоднего льда, вылезла на приличную льдину и стояла теперь, не в силах сдвинуться, в ожидании помощи. Мы аккуратно окололи её с правого борта и вывели на чистую воду. Шкловский по радиотелефону рассыпался в благодарностях. Я вышел на крыло, и Шкловский увидел меня. Благодарности закончились. Мы дали полный ход, и «Индига» вскоре скрылась за горизонтом вместе с её злобным капитаном и добрейшим Виктором Викторовичем.

Мне очень хотелось рассказать Конецкому о моем приключении, но по радиотелефону о таких вещах говорить не принято. Кто знает, может быть, он написал бы об этом рассказ. Но больше я Виктора Викторовича не встречал, а теперь он и вовсе уже не человек, а пароход. Да такой, который другим писателям и не снился. Рассказ пришлось писать мне. К сожалению, я не Конецкий.

Варандей

Варандей – старый ненецкий поселок из нескольких деревянных домов. За последние несколько десятилетий там обосновалась геологическая партия. Геологи жили вначале в вагончиках, потом появились жилища, напоминающие цистерны, геологи стали жить в них, как Диогены в бочках, потом отстроили деревянные двухэтажные дома, магазин, столовую, базу. Портовых сооружений в Варандее, можно сказать, не было, за исключением мелководного маленького деревянного причала, куда на волне прилива могли заходить самоходные мелкосидящие плашкоуты. Море в районе Варандея совершенно открытое и волнения на рейде нет только тогда, когда ветер дует с суши. Надо сказать, что геологическая партия требует значительного снабжения, туда надо завозить все, от буровых труб, техники и цистерн до табуретки. Раньше все завозилось летом, но пароход мог все лето простоять на рейде, не дождавшись погоды. Лет тридцать назад, благодаря главному технологу нашего пароходства Конюхову, грузы начали завозить весной, выгружая их на припайный лед. Это, конечно, удобнее. Хотя опасно.

В ту стоянку, о которой я вознамерился рассказать, произошел несчастный случай: один из тракторов, перетаскивающих грузы от судна на берег, утонул. Правда, обошлось без жертв. Нашелся хладнокровный парень, который чем-то оказавшимся под рукой разбил стекло двери трактора и выволок оцепеневшего тракториста из кабины. Как только ноги тракториста коснулись льда, раздался мощный бульк, и крыша трактора исчезла в темной дымящейся клоаке.

Геологи оказались не готовыми к такому повороту событий, выгрузка остановилась. Начальник партии Шмергельский – как рассказывали, очень талантливый геолог и ученый – оказался совершенно неспособным организатором. Целыми днями геологи заседали у него в кабинете, не принимая никаких решений. Деньки, однако, были уже весенние, температуры стояли плюсовые, и дожидаться у моря погоды не имело смысла. Работа целой партии, а с ней и жизнь всего поселка могла приостановиться на неопределённый срок.

И тут капитан Грищенко принял судьбоносное решение. Он позвонил в редакцию газеты «Советская Россия». Через два дня на судно прибыли корреспондент и второй секретарь обкома. Что тут началось! Секретарь пробыл на судне всего два часа, но после его отъезда выгрузка неслась полным ходом. Груз вывозили на плавучих тягачах и вертолётах, пытались даже приспособить оленью упряжку.

Через неделю мы уже выгрузились и стояли в ожидании ледокола.

Олег Досмухамедов пригласил меня сходить в посёлок, и я с удовольствием согласился. Вышли мы утром, только рассветало. Я шёл, привычно похрустывая туфлями по снегу, а Олег скользил на лыжах. Спортсмен! Когда мы добрались до магазина в Старом Варандее, тот ещё был закрыт. У входа толпилась дюжина местных жителей, одетых почти одинаково: в телогрейки, ватные стеганые штаны и кирзовые сапоги. Некоторые были в национальных костюмах, однако. Мы приветливо поздоровались, но не встретили душевного отклика. Насторожённые недоверчивые взгляды были нам ответом. Я внимательнее пригляделся к покупателям. Один из них оказался русским,

хотя одет был так же просто, а главное, в такое же грязное, что и остальные. Он смотрел на меня с приветливой улыбкой, и я вдруг с ужасом его узнал. Бог ты мой, да ведь это же К., мой однокашник по училищу! Только с арктического факультета. Метеоролог.

– Петя, что ты здесь делаешь, не золото ли приехал копать? – попытался пошутить я, но он только помрачнел.

Я вспомнил, как мы с ним сидели в вестибюле училища, когда были на пятом курсе. Абитуриенты готовились к экзаменам, и чья-то мать подошла к нам посоветоваться, на какой факультет отдавать своё чадо. Я, помнится, был не в духе, поэтому промолчал, а Петя залился соловьём: мол, лучше арктического нет!

– Вы знаете, как манит к себе Арктика? Человек, который хотя бы раз там побывал, уже не уедет оттуда ни в жизнь. А люди какие! А природа! А зарплата!

Услышав про зарплату, мать поблагодарила Петю и пошла разыскивать любимого сына…

– Петя, что с тобой случилось, можешь рассказать?

– Да что рассказывать. После училища решили мы с женой поехать на какую-нибудь отдаленную станцию, чтоб заработать деньжат на квартиру, а заодно и на машину. Стали на всем экономить, дабы уложиться в пять лет. Вначале всё шло как по маслу. Направили нас сюда. Рыба, мясо, дичь здесь, можно сказать, бесплатные. Одежду выходную покупать не нужно – куда здесь ходить! Почти всю зарплату – на книжку. В отпуск не ездили. Так прошло года три, а потом Ленка что-то затосковала. Летом-то здесь ещё ничего, а зимой? Сидим целыми днями в избе, топим по очереди печку да выбегаем по расписанию снять показания приборов. Тоска. «Отпусти, – говорит, – меня, ради Бога! Я лучше тебя в Ленинграде буду ждать. Нет моих сил терпеть такую жизнь». Я ей: ну что ты, Лена, мы же договаривались… «Нет! Больше не могу!» Да как зарыдает! И так несколько дней, не остановить, уже хотел врача по рации вызвать. А потом замолчала, как будто оцепенела. Я к ней и так и сяк – молчит, на мои вопросы не отвечает. От работы и пищи отказалась. Куда деваться? Отправил я её ближайшим самолетом, и стало мне совсем тоскливо. Поверишь, три года спиртного в рот не брал, а тут запил, да так, что не мог остановиться. Пил, но работал. Через силу, через зубовный скрежет, а приборы проверял, радиограммы кодировал и отправлял. Полгода почти Господь терпел, а потом наказал. Просыпаюсь по будильнику, а кругом всё полыхает. Едва успел выскочить из избы. Из Нового Варандея огонь заметили, прислали пожарную машину. Затем приехала милиция, а я лыка не вяжу. Прислали комиссию, посчитали убытки, ну и присудили мне их выплачивать, продолжая работу на восстановленной станции. Теперь, чтобы рассчитаться с государством, мне придется здесь работать еще восемь лет. Жена подала на развод. Вот такая романтика получилась.

Пришла продавщица, и народ шустрой змейкой проскользнул в магазин. Стояли тихо, с почтением взирая, как слоноподобная украинка переодевается и готовит прилавок к торговле. Но вот взлетели в немом вопросе мохнатые брови, и редкий по подобострастию голос невнятно промямлил:

– Водка есть?

– Нет.

– Одеколона есть?

– Нет.

– А что есть?

– Ничего нет.

Местные ушли, я осмотрел прилавок. Несколько видов круп, хлеб, сахар, лавровый лист, соль, мука. Всё.

Петя купил две бутылки водки и ушел, даже не попрощавшись. Нашлась водка и для нас.

– Что же вы местным-то водку не продаете? – задал я вопрос из чистой справедливости.

– Если я им буду продавать водку, то они будут покупать только её. Денег-то у них почти нет, так пусть хоть детям что-нибудь купят, да и поесть себе.

Она рассказала, как на неё писали жалобу. Хоть письмо и было анонимное, но местных в нем опознали по фразе: «Особенно плохо продавщица относится к коренным жителям поселка, редко продает им водку и одеколонные напитки».

Мы вышли из магазина. У входа стоял, сворачивая самокрутку, пожилой ненец:

– Продайте бутылку, сильно выпить охота.

– Да мы тебе так отдадим, только покажи, как ты живёшь! – Олега снедало этнографическое любопытство.

В прихожей небольшого домика стояла невыносимая вонь. Прямо на земляном полу в беспорядке валялись: ободранная тушка нерпы, горка наваги, грязная одежда, сети, скелет оленя и мешок с мукой. В жилом помещении всё было скромненько и, как говорится, со вкусом. На дощатом полу возле печки – матрацы, небольшой самодельный стол и скамейки того же производства. Запах прихожей переместился сюда. Мы отдали бутылку Никитичу (так представился старый ненец) и вышли во двор немного поболтать.