Шрифт:
Глава 1
Ровный теплый ветер с зюйд-веста гнал в сторону берега мелкую злую волну. По небу метались рваные клочья принесенных с турецкого берега туч, то заслонявшие, то вновь открывавшие бледное размытое пятно луны. Ветер свистел в леерах и растяжках антенн, глухо подвывал в выступах палубной надстройки, блуждал среди зачехленных орудийных башен, ракетных установок и торпедных аппаратов. Ракетный катер «Кострома» входил в Новороссийскую бухту, возвращаясь из учебного похода на Босфор. Поход близился к концу, и прямо по курсу сквозь мглу ненастной ночи уже стали видны вспышки маяка на дальнем мысу.
Вспенивая острым форштевнем черную воду и оставляя в кильватере длинные пенные усы, судно миновало створ маяка и вошло в бухту. В темноте за бортом мелькали белые гребешки пены, на маслянистой и черной, как сырая нефть, поверхности воды то и дело вспыхивали лунные блики и отблески бортовых огней. Над кормой, почти невидимый в темноте, полоскался и хлопал на ветру Андреевский флаг. Было начало третьего ночи; измотанный долгим походом экипаж спал в кубриках и каютах, бодрствовали лишь вахтенные да еще, быть может, те, кому не спалось в силу каких-то специфических, сугубо личных причин.
Впрочем, таких людей на борту почти не было, поскольку команда выходила в море далеко не впервые и все, от командира до кока, ценили минуты отдыха на вес золота. Для офицеров морские походы давно стали обыденной работой, да и матросы недалеко от них ушли: по крайней мере, для того, чтобы лишить любого из них заслуженного, положенного по распорядку сна, требовались причины куда более серьезные и веские, чем качка, плеск волн или так называемая морская романтика. Катер был в море больше месяца, вместе с другими кораблями Черноморского флота выполняя учебные задачи, а заодно напоминая основательно зарвавшимся американцам, что не одни они умеют строить корабли и устанавливать на них мощное современное вооружение (что, по сути, и являлось главной задачей похода, причем отнюдь не учебной, а самой что ни на есть боевой). Ветра, воды, солнца, тяжелой работы и новых, порой довольно острых ощущений и впечатлений хватило всем. К тому же время лечит, и даже если кто-то из матросов получил перед походом дурные вести из дома (чаще всего такие вести приходили в пахнущих дешевыми духами конвертиках и сводились к тому, что некая девица устала хранить верность лихому морскому волку и пришла к выводу, что данное некогда упомянутому «волку» обещание было, мягко говоря, опрометчивым), – так вот, если кто-то из экипажа и получил перед выходом в море такой конвертик, то горечь пустяковой утраты, лишь в юности кажущейся невосполнимой, выветривалась и забывалась за корабельными буднями.
Поэтому все, кто был свободен от вахты, спали крепким сном людей, разбудить которых посреди ночи могут только колокола громкого боя. Единственным исключением являлся человек, который, облокотившись о фальшборт на корме, курил, поплевывая во вспененную ходовыми винтами воду. Освещенная мертвым светом прожектора стальная палуба была чиста и пустынна, как обратная сторона Луны. Она мелко, привычно вибрировала, передавая подошвам полный сдержанной мощи пульс судовой машины; шум винтов под кормой заглушал все звуки; над водой, исчезая во мраке, сизой пеленой стелился дымок выхлопа. Человек стоял в угольно-черной тени ракетной установки, бессмысленно и грозно уставившейся в зенит, и его присутствие выдавал только огонек сигареты, что мерно разгорался и гас во мраке, как позиционный огонь летящего сквозь ночь самолета.
Справа по борту, на фоне затянутого рваными, подсвеченными клонящейся к западу луной тучами неба смутно виднелся силуэт скалистого мыса, на оконечности которого возвышался маяк. Человек выбросил за борт окурок и посмотрел на часы. Часы были «командирские», водонепроницаемые и противоударные, изготовленные в те полузабытые времена, когда название «Командирские» и красная звездочка на циферблате еще служили гарантией качества. Он очень дорожил этими часами, тем более что это был подарок, о чем свидетельствовала выгравированная на задней крышке надпись.
Слабо фосфоресцирующие стрелки показывали половину третьего. Дальний берег едва виднелся на чуть более светлом фоне ночного неба. Теперь там поблескивала редкая россыпь электрических светлячков, обозначавшая базу боевых пловцов-водолазов, подразделение которых было расквартировано неподалеку от Новороссийска. Человек на корме подумал вдруг, что ракетная установка, в тени которой он притаился, могла бы стереть базу с лица земли одним залпом, если не одним-единственным выстрелом. Нет, правда, странно устроена жизнь. Спецназ, элита, люди без тени, морские дьяволы, способные в одиночку оказывать решающее влияние на ход малых региональных конфликтов и больших войн, неуловимые и страшные убийцы, люди-легенды, способные творить совершенно немыслимые, фантастические вещи… А между тем один случайный запуск с ракетного катера, который при иных обстоятельствах любой из них мог бы отправить на дно, и готово – от всех от них не останется ничего, кроме груды головешек…
Мысли были странные, непривычные, как будто чужие. Человек, что стоял на корме ракетного катера «Кострома», не имел ничего против боевых пловцов. Он был российский военный моряк, как и они, и, как у многих членов экипажа, у него хватало знакомых на базе, огоньки которой сейчас медленно проплывали мимо по правому борту.
Он вынул было из пачки новую сигарету, но, передумав, скомкал ее в кулаке и отправил за борт: пора было браться за дело.
Присев на корточки, он выволок из-под брезента, которым была окутана станина ракетной установки, продолговатую, увесистую на вид спортивную сумку. Расстегнув «молнию», проверил содержимое, которое, разумеется, никуда не делось, задействовал лежавший внутри миниатюрный радиомаяк в водонепроницаемом пластиковом чехле, положил его на место и застегнул сумку. Радиус действия маяка был невелик, что-то около километра; хитро сконструированный и остроумно усовершенствованный приборчик начинал работать не сразу же, а только через час после того, как была нажата кнопка. Таким образом, чувствительная пеленгующая аппаратура «Костромы» не могла засечь и запеленговать его сигнал даже случайно, что гарантировало относительную безопасность.
Держа сумку на весу, он огляделся по сторонам. Палуба по-прежнему напоминала обратную сторону Луны – она была так же пустынна и четко поделена на два цвета: ярко, до рези в глазах, освещенный мощным прожектором серый металл резко контрастировал с четкими угольночерными тенями.
Сумка весила чуть больше тридцати килограммов, и держать ее на весу было не то чтобы очень тяжело, но и не сказать, чтобы совсем легко. К тому же время шло, «Кострома» тоже не стояла на месте, и момент, когда предпринимать что бы то ни было окажется непоправимо поздно, был уже недалек.
Человек перевалил свою поклажу через стальной фальшборт, помедлил секунду, а потом разжал пальцы. Тяжелая сумка камнем канула в темноту, гул корабельной машины и шум вспениваемой винтами воды заглушили короткий всплеск. Тогда человек все-таки закурил и стал думать о скором возвращении домой. Ему представлялась освещенная ярким полуденным солнцем панорама Новороссийской бухты, обожженные серо-желтые камни под ногами, пучки сухой травы над обрывом, сверкающее яростными солнечными бликами зеркало воды – ближе к берегу зеленоватой, а на глубине синей, как аквамарин, – белая башенка маяка на дальнем мысу, крики чаек и черное стальное веретено дизельной подлодки, неторопливо возвращающейся к родному пирсу из дальнего похода. Это была родная, знакомая с раннего детства картина, от которой, как всегда, сладко защемило сердце.
Потом он вспомнил о том, что лежало сейчас на дне бухты, и эта картинка померкла, дрогнула и растаяла, как мираж, оставив его один на один с темной ненастной ночью и не слишком веселыми мыслями.
– Снявши голову, по волосам не плачут, – негромко произнес он вслух, выбросил окурок за борт и, сунув руки в карманы, неторопливо зашагал к своей каюте.
Алексей Кокорин, по прозвищу Кокоша, стоял в наряде и, как обычно в подобных случаях, грезил наяву.
Погруженная в полумрак казарма спала. Из заставленного двухъярусными железными койками спального помещения доносились всхрапывания, сопение и сонное бормотание намаявшихся за день матросов. Свет, как и положено в ночное время, был погашен везде, кроме туалета и оружейной комнаты, подле которой стоял на вахте Кокоша. Запертая на замок и опечатанная раздвижная решетка оружейки позволяла во всех деталях разглядеть чисто вымытый, местами протертый до дыр линолеум на полу, длинные, выкрашенные в унылый серый цвет деревянные столы для чистки оружия и такие же уныло-серые, запертые и опечатанные оружейные шкафы вдоль стен. Поскольку вся передняя стена оружейной комнаты представляла собой решетку, изнутри для надежности затянутую металлической сеткой, горевшего там света вполне хватало, чтобы тускло освещать узкий коридор, ведший из спального помещения к туалету и дальше, на лестницу, которую матросу первого года службы Кокорину до наступления утра предстояло надраить до блеска.