Морской спецназ. Звезда героя
Шрифт:
– Н-да, – неопределенно промычал капитан третьего ранга Одинцов, которому до сих пор как-то ни разу не приходило в голову, что быть офицером – неважно, морским или сухопутным – означает быть свободным.
Поезд с грохотом и лязгом перемахнул быструю бурную речку по ажурному железному мосту, который выглядел таким солидным, основательным и вместе с тем красивым, что сразу становилось ясно: строили его если не в девятнадцатом веке, то наверняка в самом начале двадцатого. Недалекий склон крутого каменного бугра щетинился темными пирамидами елей и лиственниц, в верхушках которых путались рваные серые облака – все, что осталось от ночного ненастья.
– Ну-с, и куда же вы направляетесь? – уловив, по всей видимости, в последнем междометии попутчика иронический оттенок и желая как-то загладить неловкость, поинтересовался Возницын.
– А вы на какую разведку работаете – ЦРУ, Моссад, Ми -6? – вопросом на вопрос ответил Одинцов. Нельзя сказать, чтобы место его нового назначения было таким уж секретным, но толстяка следовало слегка одернуть.
– Что, простите? – растерялся тот. – Разведка? В каком смысле? А! Ах, ну да, конечно! Простите великодушно! Что это я, в самом деле…
Он так смутился, что даже покраснел. Одинцову стало его жалко. В конце концов, толстяк просто пытался завести разговор, наладить отношения с соседом по купе, чтобы было веселей коротать время в долгой дороге. Разумеется, капитану третьего ранга Одинцову, кадровому офицеру морского спецназа было что скрывать от первого встречного штатского человека. Но, с другой стороны, где тут военная тайна? Если бы его персона и впрямь заинтересовала иностранного разведчика, тот, уж верно, нашел бы способ выяснить, куда направляется глубоко засекреченный Ваня Одинцов, не прибегая к такому примитивному способу, как прямые расспросы.
– Я направляюсь в Новороссийск, – сообщил он.
– Так вам повезло! – вновь преисполняясь жизнерадостности и энтузиазма, воскликнул Возницын. – С Тихого океана на Черное море – это же не перевод, а подарок! Климат, фрукты… Конечно, экзотики меньше, да и масштабы не те… К тому же там сейчас неспокойно…
«Может, хоть там, на Черном море, сгожусь для настоящего дела…» – подумал Одинцов.
– А девушки! – с воодушевлением продолжал Петр Григорьевич. – Вы представляете, сколько там сейчас на пляжах девушек? И каких!
– Раздетых, наверное, – предположил Одинцов.
– То-то и оно, – вздохнул Возницын. – За них надо выпить.
– Воображаю, что сказала бы ваша законная половина, если бы могла вас сейчас слышать, – умело пародируя манеру речи собеседника, подковырнул его Одинцов.
Петр Григорьевич хмыкнул, копаясь в объемистом, сильно потертом кожаном портфеле – верном спутнике командировочного по необъятным и не всегда гостеприимным российским просторам.
– А вам палец в рот не клади, – сказал он, выставляя на стол бутылку коньяку. – Да, моя дражайшая супруга не упустила бы случая… Но ведь она нас не слышит, правда? А о том, чего не знает, она и беспокоиться не станет.
Поезд медленно полз вдоль отвесного, испятнанного заплатами седого и рыжего мха каменного бока горы, в трещинах которого кое-где угнездились скрюченные ветрами деревца. Демонстрируя похвальную предусмотрительность и немалый опыт, Возницын вслед за бутылкой извлек из портфеля пару складных пластмассовых стаканчиков и пакет с закуской.
– Вы тоже не беспокоитесь о том, чего не знаете? плохо представляя, зачем это делает, но будучи не в силах сдержаться, спросил Одинцов.
Петр Григорьевич вздрогнул, как от пощечины.
– Позвольте, вы на что это намекаете? – снова переходя на фальцет, грозно осведомился он.
– Всего лишь на то, что каждому человеку свойственно фантазировать, – миролюбиво произнес Одинцов, мысленно кляня неугомонного беса, который опять не к месту и не ко времени дернул его за язык. – А вы, хоть и штатский человек, наверняка знаете: нет более страшного врага, чем враг воображаемый.
– Да, – подумав, согласился Возницын, – пожалуй. Пожалуй, это правда. Воображение у моей жены богатое – я бы сказал, не по уму. И она действительно сплошь и рядом больше доверяет собственным фантазиям, чем мне.
– А вы?
– Что – я?
– Вы кому больше доверяете – жене или своим фантазиям? Или вы на эту тему не фантазируете?
На круглом румяном лице Петра Григорьевича Возницына медленно проступило выражение обиды, рука с бутылкой нерешительно замерла над складным стаканчиком. Он явно не знал, что сказать и как себя вести. В этой ситуации он мог либо сделать вид, что не понял грязного намека, либо с трусливым подобострастием поддержать разговор, бросающий тень на его супругу, либо, как подобает настоящему мужчине, вступиться за честь жены и потерпеть крайне унизительное и весьма болезненное поражение. Вряд ли он рассчитывал на подобный поворот событий, когда правдами и неправдами добивался переселения из вонючей плацкарты в спальный вагон.
Одинцов посмотрел на соседа по купе, который попрежнему держал бутылку на весу, словно не зная, как с ней теперь поступить: не то все-таки разлить коньяк по стаканчикам, не то поставить на стол, не то залепить этой бутылкой попутчику по физиономии. Лицо у него было уже не обиженное, а по-настоящему сердитое. Он явно собирался потребовать сатисфакции, и это обстоятельство убедило Одинцова в том, что внутри бесформенной, заплывшей жиром оболочки скрывается не слизняк, а настоящий мужчина. Это многое меняло, да и раздражение его уже прошло, уступив место неловкости. Чего, в самом деле, он привязался к человеку?
– Виноват, – сказал он вслух. – Позвольте принести официальные извинения. У меня сейчас не самый легкий период в жизни. Это, конечно, не оправдание, но… Словом, если хотите дать мне в глаз – прошу, не стесняйтесь.
– Извинения приняты, – после недолгих раздумий сказал толстяк. – Я, наверное, каким-то образом вас задел…
– И не можете понять, каким именно, – подсказал Одинцов. – Знаете, у меня есть деловое предложение: давайте предадим этот инцидент забвению. Я виноват и принес извинения, и не стоит копаться в том, к чему вы, Петр Григорьевич, действительно не имеете ни малейшего отношения. Скажем так: меня муха укусила.