Морской узелок. Рассказы
Шрифт:
— Как это возможно, князь! — воскликнул Друцкой, обращаясь к опекуну. — Возможны ли подобные происшествия? Ведь эта девушка — воспитанница императрицы и отнюдь не крепостная Гагариных.
— Не станем в этих подробностях разбираться, — слегка поморщась, ответил опекун. — Нам достаточно знать, кто она… Памфилов, — обратился опекун к письмоводителю, — прикажите разыскать в списках, кто эта Лейла.
Вскочив, письмоводитель растерянно ответил:
— Я уже весь список пересмотрел. Это невозможно, ваше сиятельство: в списках только те заключены имена, под коими эти люди значились в Воспитательном доме. Полиция, выполняя срочный приказ, действовала впопыхах…
— А разве вы не делали им перекличек?
— Неоднократно. Выкрикиваем имена, а кто отвечает «здесь» — в толпе, из тысячи людей состоящей, приметить невозможно. Народ этот склонный к шалостям. Среди них немало фабричных. Писарь кричит: «Марфа Егоровна!», а отвечает басом мужик: «Здесь Марфа!» К счастью, по случаю, этот мужик знает девушку, и можно, если прикажете, ваше сиятельство, навести справку у домоуправителя господ Гагариных в Москве.
— Это мы можем сделать потом. А пока запишем так: «Временно — Л е й л а», а засим оставим пробел и впишем ее подлинное имя по справке. Все равно ей надлежит изменить прозвание… Тебя как звать, любезный?
— Нас зовут Ипат Дурдаков, — быстро ответил кучеренок.
— Так и пишите. Ипат Дураков сочетается, как это там… с Лейлой… Пропуск… И вы, отец дьякон, в метрической книге пишите: Ипат Дураков… как это там… сочетается…
— Осмелюсь, ваше сиятельство, — поправил парень, — не Дураков, а Дурдаков.
— Что же, ты не хочешь быть Дураковым? — милостиво улыбаясь, спросил опекун.
— Чем прикажете, ваше сиятельство, тем и будем, только нам известно, что Дураковы там еще в списках будут. Хоть на выборку писарей спросите.
— Так точно, — повинуясь вопросительному взгляду опекуна, ответил один из писарей. — Под литерой «добро» значится семнадцать Дураковых, среди них есть даже Ипат. А предстоящий Ипат отличается от этого Дуракова Ипата малым, а именно той же самой буквой «добро»…
— Добро! И пусть называется с добром!
Писаря взялись за перья.
— Что же вы медлите?
Дьячок встал, набрал воздуха и ответил:
— Не могу, ваше сиятельство, сан и звание не позволяют.
— Почему так?
— Могу ли я, во-первых, записывать в метрическую книгу о бракосочетании, если венчание еще не совершено?
— Но оно совершится. Сегодня же.
— Как же оно может совершиться сегодня же, если брачащихся близко к пятисот пар? Отец настоятель мне воспретил писать метрики, доколе венчание не совершится в самом деле.
— С настоятелем я поговорю. Мы будем венчать всех сразу.
— Как же это так венчать всех сразу, ваше сиятельство?
— Да так. Церковь наша может вместить пятьсот пар. Вот сразу и поведете их вокруг аналоя.
— Ваше сиятельство! Это ведь не покос, а таинство! И где мы возьмем тысячу венцов?
— А это уже не ваша забота. Пишите, что вам говорят, — сказал опекун, нахмурив брови.
— Не могу, ваше сиятельство! Во-вторых, не могу!
— Что же еще «во-вторых»?
— Во-вторых, ваше сиятельство, в святцах нет православного имени Лейла. По моему крайнему разумению, это имя поганое, магометанское, и его никак нельзя написать в метрику. В это дело непременно вступится архиерей.
Упорство дьячка удивило опекуна. На его виске надулась жилка. Однако, храня все тот же важный и открытый вид, опекун не стал спорить с дьячком и обратился к нареченному жениху:
— Любезный, а не приходилось еще тебе на конюшне парывать духовных особ?
— Нет, не доводилось, ваше сиятельство. Купцов действительно парывали!
— Сегодня я надеюсь доставить тебе это удовольствие, — приятно улыбаясь дьячку, промолвил опекун.
— Ваше сиятельство! — взмолился дьячок. — В-третьих! Позвольте мне спросить ее, в-третьих! Дева! Открой Христа ради одно только свое имя…
Девушка взглянула на Друцкого; тот, подавая ей какую-то надежду, покачал головой. Девушка, улыбаясь сквозь слезы, выпрямилась и ответила:
— Забейте — не скажу!
— Тогда, ваше сиятельство, я полагаюсь на милость и заступничество вашего сиятельства — я же человек семейный.
Дьячок, перекрестясь, раскрыл книгу и обмакнул перо в чернильницу. Писаря тоже заскрипели перьями, записывая первую пару. Дьячок прицелился пером, перебрал святцы, вспомнил имя Леонилы-мученицы, празднуемой 16 января, тщательно вывел в графе «Леонила» и потом якобы нечаянно капнул, ахнув, на буквы «о» и «н» чернилами. Присыпав кляксу песочком, дьячок успокоился и заскрипел пером дальше.
Опекун спросил Дурдакова:
— А ты, любезный, не боишься получить такую непокорную жену?
— Ничего, объездим, — ответил Дурдаков.
— Ступайте. Совет вам да любовь!
Лейла растерянно взглянула по очереди в лица комиссионеров.
Генерал, осклабясь, закатил влажные глаза. Опекун посмотрел равнодушно и сурово. Третий комиссионер, Друцкой, опять сказал глазами:
«Успокойтесь! Я ваш друг и помогу вам!»
Лейла, поверив взгляду Друцкого, поклонилась комиссионерам церемонно и пошла за своим нареченным мужем. Надзиратель в военном сюртуке указал им дорогу, откуда по лестнице можно было им выйти только на маленький отдельный двор, кругом застроенный. На двор все двери и ворота были закрыты. Только стояли широко распахнутые железные двери церкви. Из церкви веяло прохладой.
Лейла упала на каменные ступени паперти и, прислонясь к столбу, горько зарыдала. Ипат приблизился к Лейле и пытался ее утешить:
— Ау, милая, слезами горю не поможешь. Не плачь! Не надо! Буду тебя любить и лелеять. Пушинки не дам упасть с моей лебедушки белой… Королевой будешь жить…
— Не бывать этому! — выкрикнула Лейла. — Я не хочу быть мужичкой!
— Я не мужик, а царский сын!
Лейла горько рассмеялась и больше ничего не отвечала на все уговоры жениха.
Тем временем комиссия в круглом зале продолжала свою работу.