Морской волк (сборник)
Шрифт:
Сваливаемся по расщелине вниз. И – прямо на головы двух норвежцев.
Еще три фигуры на приткнувшейся к берегу посудине. Что-то вроде большого баркаса, но с палубой и даже крошечной каютой. Может, там еще кто-то есть?
Двое на берегу – пожилой и молодой. На борту – еще один молодой и две женщины, постарше и помоложе. Одеты как обычные рыбаки, оружия ни у кого не видно. Застыли статуями, совершенно обалделые. Сидели тихо-мирно, костерок собирались развести – вон, уже кучка плавника собрана, и котелок в руке у молодого – и вдруг, как черти из коробочки, выскакивают восемь здоровых мужиков, увешанных оружием. Что будет дальше – неясно, но уж точно ничего хорошего!
– Хальт,
Повожу стволом «Вала», держа всех в секторе огня. Ребята в темпе рассредоточились, не забывая и о подступах, держат под контролем и фланги, и тыл.
И тут пожилой подал голос:
– Русские, что ль?
За бортом плещет вода. Мы медленно движемся к выходу из фьорда. На палубе тесно, потому что все мы здесь. И хозяева тоже. Все живы и здоровы. Пока. Ну а дальше – как Бог и удача положат.
С немцами было бы много проще. Их «мирняк», деревенские бюргеры, хозяева насмерть забивали, травили собаками, морили голодом, наших рабов, «за леность и неусердие», о чем остались документы, воспоминания тех, кого наши успели освободить. Спасаясь от нашего гнева, эти рабовладельцы бросились в бега, зимой, лишь с тем, что могли унести. Был февраль сорок пятого. А первый город на их пути, где можно было обогреться, поесть, передохнуть и даже сесть в поезд, назывался Дрезден. Сто тридцать пять тысяч погибших под английскими бомбами – это лишь официальные потери. Те, кого смогли как-то опознать, о чьей пропаже было заявлено – жители самого города. А сколько было проходящих беженцев – не знает никто, даже сейчас. Двести, триста тысяч, полмиллиона?
Мне их не жаль. Пусть это будет их плата за Ленинград!
Так что, будь это немцы… Не мы начали первыми, не мы придумали план «Ост», не от нас «сотни тысяч заживо сожженных» в Бухенвальде, Освенциме, Дахау, Майданеке и многих других. «Мы все равно победим – кто будет судить нас?» – вы не думали в сорок первом, что так будет и с вами, потому что вы сами дали нам такое право. Можете жаловаться в Гаагский суд, надеюсь, в этой реальности не будет суверенных шпротий, где ветераны эсэс устраивают парады, а советских партизан кононовых объявляют убийцами. Мы знаем, кто победит!
Будь «мирняк» норвежским – ну, середина наполовину, «будем посмотреть». Спецоперации – это никогда не бой местного значения, цель и ставки обычно повыше. А потому мы стоим перед выбором: жизнь чужого гражданского ценой больших потерь наших на фронте или, соответственно, наоборот. Что бы выбрали вы?
А взять в ножи пятерых, в том числе двух женщин – дело нескольких секунд. Именно в ножи, не тратя пуль, да еще имитировав ограбление, чтобы замести следы и не озаботить их контрдиверсов хотя бы на время. Наверняка в Норвегии тоже был криминал, и вряд ли местные душегубы с приходом немцев все разом стали законопослушными, ну если только новые хозяева не вписали их всех в «норге полицай».
Но сейчас случай был особый. И время, и ситуация терпит. Плюс какой-то шальной азарт – пошло везение! И здравая мысль сэкономить батареи буксировщиков – а вдруг не сразу найдем лодку? И не придется плыть в ледяной воде.
Вообще-то русские жили в этих местах со времен Великого Новгорода. Шпицберген раньше звался Грумант, и еще прежде, чем тут начали селиться викинги, стояли по этим берегам поморские деревни. В девятнадцатом веке граница была тут условным понятием – и роднились семьями, и переселялись свободно, но бывало, и бились насмерть за охотничьи угодья. Однако самая волна пошла в революцию и двадцатые – бежали и «бывшие», и «крепкие хозяева», и верующие сектанты, да просто те, кто желал подальше от огня гражданской уйти. Как раз в это время знаменитый Амундсен совершил первую кругосветку через наши полярные воды – плыл себе сквозь льды, пока где-то воевали с Колчаком.
Наш хозяин Олаф Свенссон – Олег Свиньин – был, похоже, из последних. Хотя в разговоре старательно избегал прямых ответов. То, на чем мы плыли сейчас, оказалось его «семейным предприятием» – старшая женщина была его женой, молодая и один из парней – его дочерью и сыном, второй парень – мужем дочери. Жили они дальше по берегу этого фьорда, в… – слово это у норвежцев означает и «деревня» и «хутор». На жизнь зарабатывали – ясно чем.
– …рыбаки мы все, земля-то не пахотная! Что поймаем – сыты будем. Перед войной хорошо жили – не богато, но и не бедствовали, а что еще человеку надо? Я на траулере, полгода сезон, полгода дома. Сына хотел в училище морское отдать – да вот война, ну да после пойдет… Дочку замуж выдал в тридцать девятом, за хорошего человека – образованный, места капитана ждал, помощником ходил уже два года. Дом по дешевке купили, починили, баркас этот – тоже…
Земля пахотная – ну никогда не сказал бы так норвежец, да и наш, живший тут поколения. Точно – с двадцатых ты, псковской или тверской – на хохла не похож… И попал ты на севера не иначе как в раскулачивание, а границу перелетел, воронок, срок оттянув на канале – до тридцать третьего тут граница еще на некрепком замке была, слышал что-то… Ну да я тебе не товарищ Ежов или Берия, мне твое житие прошлое по барабану. И слушаю я тебя очень даже внимательно, единственно чтоб понять – чего ждать от тебя и твоего семейства прямо сейчас. Потому как не решил еще – дойдем до сговоренного места и мирно разбегаемся, или…
– А что ж ты здесь? Тебя послушать – так тебя, зятя да и сына на любое судно бы взяли, может, даже не простым матросом, а целым боцманом? Или немцы в торгфлоте своем сейчас мало платят? Уж точно не одной рыбкой бы питались!
– Или на дне бы лежали. Сколько знакомых моих лежат, война ведь! А по-нашему, так лучше – не в первых, но зато и голову сохранишь. Пока – война. Ну а после видно будет. Те победят, эти – всем моряки нужны. И рыба тоже.
– Так ты что, за немцев, или…
Знал бы ты, дядя, что ответом своим сейчас приговор выносишь. И себе, и всем своим.
– Знаешь, начальник, отчего я от Советов ушел? С землицы родной, где дед и отец мои остались? Это вот «даешь!» – и гори, себя не жалея, ради общего дела. Нельзя так, чтобы всем и по приказу! Вон, кровь моя, сын Игорем был – стал Ингваром, и дочка Оля – стала Хельгой, от русских речь только осталась. Я ни за тех, ни за этих – я за жизнь, которая при любых должна продолжаться. А не гореть, незнамо за что.
М-да, а впрочем, если б не план «Ост» – не стало бы у нас таких свенссонов. Ладно, живи, дядя, раз семью свою так любишь. Потому что донесешь после – и хрен немцам докажешь, что случайно помог: подметут и тебя, и твоих без остатка.
– Как знаешь, дядя. Только тех, кто смирно сидит, тех первыми и режут, как один мой знакомый сказал, Румата Эсторский – ну да ты не знаешь его. Мы вот, может быть, своей смертью и не помрем, хотя и хочется, но уж точно любому врагу напоследок такое устроим, в аду нас со страхом помнить будет. А тебя прихлопнут походя, как комара – и даже отомстить некому.
– Не прихлопнут, – твердо ответил Свенссон. – Рыбка, она всем нужна. Как хлеб. Война, не война – а кушать хочется.
– Ага. Хочется. Потому ты сейчас и плывешь на палочном ходу!