Морской волк
Шрифт:
Наскоро спущенные водолазы доложили, что наше положение безнадежно. Левый винт и перо руля полностью снесло взрывом, у правого винта утеряны все лопасти, кроме одной, и, похоже, погнут вал. Ход дать невозможно. Даже не будь рядом подводной лодки, у нас не было бы шансов; согласно лоции Карского моря, здесь нет течений, которые могли бы вынести нас на запад вместе с дрейфом льдов, как русский пароход «Седов» в 1940 году; мы были бы обречены болтаться по волнам, пока нас не затопит штормом, не раздавит льдом, или же нас не убьют голод и холод, когда кончатся запасы на борту.
Под моим началом было больше тысячи человек. Сыны Германии, доверившиеся моему опыту. Я не оправдал этого доверия,
Мой старший помощник предложил план — части команды, а именно артиллеристам, тайно остаться на корабле, и когда лодка предателей всплывет, расстрелять ее в упор. План был отвергнут из-за своей очевидности. Именно так действовали суда-ловушки еще в ту войну, это знает каждый грамотный подводник. Именно поэтому предатели попросили у русских транспорт — сами они не всплывут.
Решили захватить этот транспорт. Для того в шлюпки была тайно снесена часть оружия, к сожалению, в большинстве не винтовки, а МР-40, как оказалось впоследствии, совершенно бесполезные.
Поскольку предатели не догадались запретить нам это, мы стали готовить к старту самолет — для эвакуации секретных документов. Больно было видеть, как спускают флаг, также бережно уложенный вместе с почтой. Лейтенант Фридрих Вайс занял место в кабине, один — вместо штурмана-стрелка, был взят дополнительный запас бензина. По той же причине отказались от предложения подвесить к «Арадо» две пятидесятикилограммовые глубинные бомбы и после взлета провести противолодочный поиск — шанс найти лодку был невелик, а боезапас отнимал часть веса у драгоценного топлива. Гидроплан взлетел с катапульты, провожаемый нашими завистливыми взглядами — это был единственный человек из экипажа, на которого не ляжет позор.
Ровно в назначенный срок, ни минутой раньше, мы всем караваном шлюпок и спасательных плотов отошли от борта нашего «Адмирала Шеера». Славный корабль, наводивший ужас на британцев при смелом рейде в самое логово льва, пал жертвой подлого предательства! Утешало лишь то, что радиограммы этих мерзавцев наверняка были приняты не только нами, но и в Норвегии — а значит, на родине станет известно, что не мы виноваты в сдаче корабля.
Мы успели отойти от корабля на милю, когда перед нами совсем близко из воды показалась рубка подводной лодки. Это не была U-601 «Грау», это была русская лодка. И только тогда мы поняли, что нас обманули.
Капитан-лейтенант Видяев Федор Алексеевич
Подводная лодка Щ-422. Карское море, 25 августа 1942 года.
Честно признаюсь — в реальность плана наших потомков я не верил. Сдать свой корабль противнику — какой командир, верный присяге, на это пойдет? В безвыходном положении надлежит уходить на дно, с поднятым флагом — погибаю, но не сдаюсь; уже сто лет не было иных примеров, — ну если не считать Цусимы, где продажные царские адмиралы сдали эскадру самураям за японское золото, как говорили нам в училище. Эти же немцы, после той войны, в Скапа-Флоу, под дулами пушек британских дредноутов, затопили весь свой флот, чтоб не достался англичанам — так отчего здесь они должны вести себя иначе? Потому я ожидал, что или фрицы отвергнут ультиматум, и нам придется их топить, или они покинут корабль в шлюпках, прежде открыв кингстоны — что ж, потеря врагом тяжелого крейсера это тоже очень неплохой результат.
Однако же «Шеер» не стал тонуть, после того
Мы тоже перестали стрелять и крикнули немцам, чтобы они выбросили все оружие в воду. Сейчас подойдет транспорт, беря их на борт, будем обыскивать, у кого найдем хоть нож или пистолет, самого выкинем в воду. Если же в шлюпке окажется оружие, неизвестно чье, то это будет с каждым десятым из бывших в ней. Фрицы подчинились — видно было, как они выбрасывают свои железки. После чего мы приказали явиться на лодку командиру и старпому. От сбившихся в кучу шлюпок отошла одна, к нам на палубу поднялись двое немцев в парадных мундирах с кортиками — один из них, представившийся как капитан цур зее фон Меедсен-Больдкен, козырнул мне, пытаясь сохранить лицо, и сам отдал свой кортик и пистолет. Затем он спросил у меня, обещаем ли мы сохранить жизнь экипажу, на что я ответил утвердительно. Тогда он попросил вернуть ему на минуту его пистолет с одним патроном.
— Раньше об этом надо было думать! — ответил я. — Если хочешь, прыгай за борт, вода холодная, проживешь минуты две-три, не больше — спасать не будем. Переведите ему!
После старший майор Кириллов бранил меня за этот жест — а если бы немец решился, и мы бы утратили важный источник информации? Но фриц, весь такой важный и холеный, с опаской глянул за борт, сказал что-то и замер, ожидая ответа.
— Говорит, немецкому офицеру так умирать не подобает. — Наш лейтенант Ермилов выполнял обязанности переводчика. — И напоминает нам о Гаагской конвенции, что-то там о военнопленных.
Вот сцуко! Наслышаны уже, как они с нашими пленными — а как сами тут же поют о правах и конвенциях. Ну я тебе сейчас…
— Вы сами разорвали все конвенции своим зверским обращением с нашими пленными и мирным населением. То, что вы сейчас все живы, это исключительно моя добрая воля. В полученном мной приказе не было — обязательно оставить вас живыми. Марш на нос, и стой там тихо. Ермилов, переведи.
А куда мне еще девать этих двоих? В кубрике — те двое фрицев с лодки сидят. Тот, который командир, еще проболтается, что видел. Так что на палубе переждете, не сахарные!
Вдали «Шеер» болтается. Рядом с нами куча шлюпок с плотами, на волнах целая тысяча фрицев — однако же, ведут себя смирно. Мы в полной готовности, на всякий случай — расчеты у сорокапяток, стволы на немцев повернуты.
Уф, наконец-то! «Сибиряков» показался.
А ведь получилось!!!
Качарава Анатолий Алексеевич, капитан парохода «Сибиряков»
Карское море, 25 августа 1942 года.
Слушай, ну и событие! Ну и рейс! И не только для нас. Когда после войны Диксон станет громадным городом и портом, построенным по «сталинскому плану преобразования Арктики», его жители будут, наверное, говорить — «до» и «после» этого дня.