Морской закон, рыбья правда
Шрифт:
И сердце Зуры билось сильнее, когда она разглядывала материнскую кольчугу, свитую из тонкой и прочной проволоки: прикасаться к этому священному предмету ей не дозволялось.
А если ей случалось увидеть, как по с лихими кличами по степи скакали парни и девицы на горячих конях, соревнуясь, кто кинет дальше аркан, кто кинжал, кто ловчее изрубит набитый сеном тюк на полном ходу, она, случалось, не могла сразу заснуть: лежала и подолгу мечтала, что вскоре вырастет, заплетет волосы в две косы и станет такой же, как они. Какие они были ладные, какие сильные, как свистел ветер в ушах,
И ласково фыркали кони, задевая ноздрями ее щеки, когда она девочкой пряталась между их длинных узловатых ног, чтобы полюбоваться на учебу молодых.
«Война!» — звенело в ушах, пело в сердце.
У степного народа испокон веку девочек рождается больше мальчиков; а ведь много молодых воинов еще погибает в набегах и играх. Потому с давних времен, таких, что иного не помнят даже самые старые старики, заведено так: не все девочки учатся шить, плести циновки, выделывать кожи и мастерить повозки. Когда девочка вырастает до верхнего обода тележного колеса, старики и старухи ее осматривают — и руки, и ноги, и длину их, и соразмерность, и сколько родинок, и в каких местах. Если совпадут девять секретных признаков, такую девочку уводят в общий шатер к мальчикам.
Там она с ними живет: учится скакать на коне, кидать аркан, махать саблей. С ними и выходит в круг костров, испытывать свою доблесть; как и мужчины, получает пояс и седло, если докажет, что достойна. Она даже жен брать может, чтобы заботились о ее пропитании и вооружении; такие женщины зовутся ее брачными сестрами, и она распоряжается их жизнями так же, как муж распоряжается жизнями своих жен. Одно отличие: не имеет права наказать их, если понесут ребенка от мужчины.
Если же женщина-воин сама понесет, то отдает ребенка либо своим брачным сестрам, либо женам мужчины, от которого понесла. Но такое случается редко. Говорят, женщины-воины пьют специальные настои; а еще говорят, что от тренировок и обрядов их тела утрачивают женскую суть. Правду знают только старики, да еще они сами.
Но иногда женщины-воины все-таки рожают детей. Зура и ее брат были детьми боевой матери, и потому никто не удивился, когда старики сказали свое слово и ее тоже отдали в шатер к мальчикам.
А потом мать ее пошла против хана, и им с братом обоим пришлось бежать. Зуре тогда едва сровнялось восемь весен, брат был вдвое старше.
— Что мы будем делать, акай? — спросила Зура, когда они дрожали в первую ночь, съежившись вдвоем под попоной. Четыре коня, стреноженные, ржали рядом в темноте. Небо нависало над ними, еще знакомое, но уже грозное и далекое. Словно чувствовало, что скоро они будут звать звезды чужими именами.
— Воевать, — отрубил брат. — На востоке, бывает, хорошо платят выученным бойцам. Заживем мы с тобой, акай, как ханы, будем на золоте есть, в каменных домах жить!
Зура тогда не знала, что брат говорил с чужих слов, что сам он никогда на востоке не был. Но правда в этих словах тоже была. С золота они есть не стали, а спали чаще под открытым небом, чем в каменных палатах, но война и тут их не оставила: дала кусок хлеба и глоток вина.
Война кровава и ненасытна: рыщет по земле, рвет человеческую плоть, сводит с ума.
Говорят, война как степной пожар: разгорается с одной искры, тушится до будущей зимы.
Говорят, война как лавина: достаточно резкого слова — и десяти деревень не бывало.
Зуре война дала все и отняла все. Она знала войну, ее приметы и ее повадки. Чувствовала нюхом, как чуют перемену погоды.
За двадцать или около того (она точно не помнила, сколько) лет Зура не научилась ничему, кроме войны. Но война, сказать по совести, успела ей осточертеть. А так называемая мирная жизнь не привлекала ничуть.
Прибрежная же война, хотя Зура в ней участвовала недолго, кипела уже года три. И продолжит, Зура знала, еще столько же.
И маг говорит — остановить!
Глупый человек.
Но… спас ее вместе со своей ручной рыбиной или кто он там. Морской закон морским законом, а по закону степи такие долги не забывают.
Зура знала, что война неодолима и неостановима. Пока на Полуострове будут жить люди, а морской народ будет жить на шельфе, с причалов не перестанут уходить боевые корабли. С тех пор, как столичные картели пришли на побережье, рыбы перестало хватать на всех. А значит, кому-то придется уступить.
Лин же хотел остановить раскрученный маховик, сделать так, чтобы перестали везти на побережье оружие многочисленные мануфактурщики, рыбаки стали бы уважать интересы подводных жителей, а матери перестали бы учить своих детей: «Где ты видишь подлую рыбину — там убей!»
Зура не знала, о чем это говорило: о безумии или дурости. Но чем больше она думала, тем больше ей казалось, что и сама она помутилась разумом: затея Лина начинала ее интриговать. Ее давно уже — года три, кажется, — ничего по большому счету не увлекало.
Так почему бы не попробовать помочь волшебнику? На умалишенного он все-таки не походил, а вовремя сбежать от нанимателя она всегда успеет. Это едва ли не первое, чему учишься, когда начинаешь наемничать.
Тем более, Лин предложил хорошую плату — не настолько хорошую, чтобы насторожить ее, но вполне щедрую, даже торговаться не захотелось. К тому же, без понуканий выдал задаток.
Она ожидала, что они отправятся в путь на следующий же день. Чего откладывать? Но маг настоял, чтобы Зура сперва подлечилась.
Это были странные три дня.
Наемников нельзя назвать ни занятыми, ни трудолюбивыми. Молва говорит, что промежутки между набегами они проводят в пьянках и кутежах. Молва совершенно права: в самом деле, что еще делать человеку, который непрерывно рискует жизнью ради чужих интересов?
Нет, кое-кто бережет серебро и золото, покупает дома и наделы земли, обзаводится хозяйством. Но их мало. И Зура точно не из их числа.
И все же ей редко выдавался случай побездельничать в полном смысле этого слова. А тут она просыпалась рано утром под пропахшим солью и рыбой шерстяным одеялом и понимала, что не надо никуда идти: ни обивать подворья в поисках нового найма, ни чинить снаряжение (в одном из сундуков мага нашелся хороший топорик и пара ножей, а больше ничего у Зуры не было).