Мортал комбат и другие 90-е (сборник)
Шрифт:
– Продолжайте, – сказала нам Василиса Ивановна через плечо и вышла, отбивая такт ладонями.
Из-за незапертой двери доносился ее голос:
– Старшие на гастролях… Таких маленьких… Показать нечего… Какие «Снежинки» летом…
Директор тихо отвечала что-то успокаивающе-завораживающее, и Василиса Ивановна сдалась.
Через минуту она вернулась и похлопала в ладоши, привлекая наше внимание. Брякнула последними аккордами на пианино бабушка-аккомпаниаторша в черном.
– Дети! Вы, наверное, знаете, через неделю в Кокчетав приезжает президент Союза Советских Социалистических
Мы с азартом закивали.
– Нашей группе поручили встретить президента танцем. С завтрашнего дня будем репетировать каждый день.
Следующую неделю мы провели в душном зале ДК, тысячу раз повторяя свой незамысловатый танец. Нас отпускали только в школу, а после выдачи табелей успеваемости пришлось репетировать целыми днями. Родители возмущались, но послушно носили нам обеды – супы и котлеты с гречкой, уложенные в стеклянные банки и замотанные для тепла полотенцем.
Конец мая был привычно нежарким и ветреным. Ветер носил белый пух, приятно щекотавший лицо. Лесопосадки за городом и посадки в Кокчетаве были почти сплошь тополиные. Они защищали поля и город от жестокого степного ветра. Пуха созревало столько, что он лежал в городе сугробами. Мы кидали в «сугробы» спички. Чей прогорит дольше всех, тот и выиграл. Огонь ярко пылал в «сугробах» высотой до колена и стыдливо расходился-догорал маленьким пламенем по пушку, приклеенному к земле.
За день до приезда Горбачёва на центральной площади устроили генеральную репетицию.
Празднично принаряженная к визиту площадь с пока еще стоявшим Лениным суетилась милиционерами, военным оркестром, белыми нашивками спортивной секции. Стояли курсанты пожарной школы. Стояли неровными шеренгами не привыкшие к торжествам группки передовиков-колхозников и творческой интеллигенции. Оркестр репетировал бойкий марш.
– Жанар, Жа-на-ар, куда ты идешь? – кричала со сцены ведущая. – Иди направо вместе со всеми!
Жанар послушно разворачивалась.
– Право в другой стороне, – устало говорила в микрофон Галина Сергеевна. – Че встали, курсанты, выходим сразу за оркестром. Выходим за оркестром, говорю! – срывалась она на грозный крик.
– Девочки, пошли-пошли-пошли, – смягчаясь, потому что самые маленькие, говорила она нам.
Мы, одетые невесомыми снежинками, должны были приветствовать президента сразу по его прибытии на площадь. Неровный кружок, взмахи белыми лентами.
– Какие еще «Снежинки»? – возмущенно говорила ведущая Василисе Ивановне. – Лето на дворе!
Василиса Ивановна покорно объясняла, что новогодний номер – единственное, что успели подготовить.
– Хм, – хмурилась ведущая, придирчиво оглядывая нас, – тогда уж «Пушинки». И музыку замените на летнюю. – И она отворачивалась и яростно переругивалась с директором спорткомплекса, который хотел, чтобы спортсмены прошли перед курсантами или сразу после них, а не десятыми, как сейчас.
Галина Сергеевна, высокая морщинистая тетка, пугала нас своим напором. Она была полной противоположностью учительницы танцев. Под ее криками все бестолково толкались и делали еще больше ошибок.
– Так, повторяю еще раз, – объясняла она со сцены. – Подъезжает машина, выходит Михал Сергеич – сразу Снежинки, то есть, тьфу, Пушинки пошли. Пушинки прошли – выходит оркестр. Потом курсанты со знаменем. После курсантов – речь президента. Потом… – Дальше для меня все сливалось в неразборчивые буквы. Самое главное было – я увижу Михал Сергеича одной из первых.
Пушинки бегали неровным кружком, подскакивали, взмахивая белыми лентами, привязанными к обоим запястьям. На головах – невесомые короны из проволоки, опутанные ватой. Родители бережно чинили короны перед выступлением – заматывали прохудившиеся участки ватой и скрепляли поверх клеем или клейстером.
– Девочки, закончили – и разбегаемся: десять – направо, десять – налево. – Василиса Ивановна проводила рукой, разделяя наш кружок на две части. – Оттуда на трибуны к родителям, – в двадцатый раз повторяла она.
Родителям были выделены места во втором ряду трибун, выставленных на противоположной стороне площади. Мы не выступали раньше нигде, кроме сцены нашего ДК, а там все было понятно – в конце новогоднего номера Снежинки просто упархивали за кулисы.
Утро 28 мая 1991 года было солнечным. Даже воздух был каким-то искристым в день приезда Михаила Сергеевича.
Мы торчали на площади с утра – был финальный прогон представления, потом ждали в боевой готовности пару часов, пока не объявили, что президент задержится еще на час. Нестройные ряды участников приветственного парада стали бесповоротно нестройными. Курсанты пожарной школы смешались с девчонками из медучилища. Пушинки ныли и бегали к родителям за бутербродами и чаем из термоса.
Когда ватные короны на наших головах поникли, а кудри развились и мы, почесываясь и смахивая с лица тополиный пух, сидели на ступеньках сцены, с микрофоном в руках выбежала Галина Сергеевна:
– Так! Готовность – две минуты, едут! Пушинки готовы! – утверждающе-устрашающе закричала она, и под ее взглядом мы вспорхнули и встали идеальным кружком. – Оркестр готов! – Военный оркестр вытянулся в струнку. – Курсанты готовы! – Курсанты поправляли фуражки и застегивали кители. – Где знамя? Знамя, спрашиваю, где?! – От аллейки парка бежал курсантик, державший наперевес, как бревно, свернутое знамя. – У, бестолочи, – бормотала она, сурово осматривая площадь: готовы ли остальные участники парада?
На проспекте, пересекавшем площадь, появилась черная машина. Снежинки-пушинки замерли с поднятыми руками в фигуре танца. Черная машина приближалась в подозрительном одиночестве.
– Три-четыре, начали! – гаркнула в микрофон Галина Сергеевна.
Огромные колонки трескуче заиграли «Лето» Вивальди. Мы отсчитали «тридцать» от начала и подпрыгнули вверх, взмахнув руками, – ленты взлетели высоко-высоко, – потом прошли пять кругов по часовой стрелке, делая волны руками, чтобы ленты колыхались, и вернулись на исходную позицию. По правде сказать, необходимости в волнах уже не было – поднявшийся ветер колыхал ленты так, как ему было угодно, рвал белые юбки и кидал волосы в лицо. Тополиный пух уже не щекотал, а бился об оголенные руки и ноги.