Мортальность в литературе и культуре
Шрифт:
Апофеозом становится разоблачение фальшивого действа – тело номенклатурного работника Ильвеса перепутали с телом обычного рабочего:
– Можно завтра или даже сегодня вечером поменять надгробия, – сказал Альтмяэ.
– Отнюдь, – возразил Быковер, – Ильвес номенклатурный работник. Он должен быть захоронен на привилегированном кладбище. Существует железный порядок. Ночью поменяют гробы… 417
Впрочем, в ситуации, когда персонажи, наконец, получают возможность свободно выражать свои чувства по поводу происходящего, их диалог сводится к паре малозначащих фраз:
417
Там же. С. 260.
Быковер всю дорогу молчал. А когда подъезжали, философски заметил:
– Жил, жил человек и умер.
– А чего бы ты хотел? – говорю 418 .
Риторический потенциал
Александр Первый для движения народов с востока на запад… был так же необходим, как необходим был Кутузов для спасения и славы России.
<…> Представителю русского народа, после того как враг был уничтожен… русскому человеку, как русскому, делать было больше нечего. Представителю народной войны ничего не оставалось, кроме смерти. И он умер 419 .
418
Там же. С. 255.
419
Толстой Л. Н. Собрание сочинений: в 22 т. 1981. Т. 7. С. 215.
Бесстрастная интонация классика не помешала А. К. Жолковскому обнаружить остроумный отголосок этой сцены в бендеровской эпитафии Паниковскому 420 :
Но общество не хотело, чтобы он жил за его счет. А вынести этого противоречия во взглядах Михаил Самуэлевич не мог… И поэтому он умер 421 .
В самом деле, смерть это то, что когда-то должно случиться со всяким. Но это в плане феноменологии смерти. Все умирают, но «Я» – другое дело. К тому же, как замечает булгаковский персонаж, «человек смертен, но это было бы еще полбеды. Плохо то, что он иногда внезапно смертен, вот в чем фокус!» 422 (Ср. как в «Смерти Ивана Ильича» Толстого показывается неадекватность дискурсивного логического языка применительно к смерти «Я». Пытаясь себя утешить силлогизмом «Кай – человек, люди смертны, потому Кай смертен», Иван Ильич сознает, что «он был не Кай и не вообще человек, а… совсем, совсем особенное от всех других существо» 423 .)
420
Жолковский А. Live and let die // Жолковский А. Осторожно, треножник! М., 2010. С. 431. Доступно на сайте: http://www.stengazeta.net/article.html?article=2070
421
Ильф И., Петров Е. Собрание сочинений. Т. 2. С. 286.
422
Булгаков М. А. Собрание сочинений: в 5 т. М., 1992. Т. 5. С. 16.
423
Толстой Л. Н. Собрание сочинений: в 22 т. 1982. Т. 12. С. 86.
Однако то, что невозможно выразить посредством обыденного языка, можно представить с помощью языка лирической поэзии, предметная сфера которой неисчерпаема. Наиболее выразительным ракурсом является здесь парадоксальное выражение чувств самого «виновника» процесса, так сказать, с потусторонней точки зрения, как, например, в следующем стихотворении А. Цветкова:
кто любили меня по способности сил или просто терпели как трудного брата от души бы себя хоронить пригласил если без вариантов и смерть это правда я бы взял их туда где теряется нить где скоблят на столбе недалекую дату и ни трости надломленной не преломить ни курящийся лен угасить кандидату там всегда спозаранку команда дружна размотали веревки нарезали дерна потому что пиздец и в дорогу нужна справедливая смерть если жизнь непритворна 424 <…>424
Цветков А. Имена любви. М., 2007. С. 100.
Поэт, однако, оставляет грамматическую лазейку – уклончивую сослагательность в описании подготавливаемого действия. В стихотворении его коллеги, Л. Лосева, лирический герой также оказывается в промежуточном положении между миром мертвых и реальностью живых:
И наконец остановка «Кладбище». Нищий, надувшийся, словно клопище, в куртке-москвичке сидит у ворот. Денег даю ему – он не берет. Как же, твержу, мне поставлен в аллейке памятник в виде стола и скамейки, с кружкой, поллитрой, вкрутую яйцом, следом за дедом моим и отцом. Слушай, мы оба с тобой обнищали, оба вернуться сюда обещали, ты уж по списку проверь, я же ваш, ты уж, пожалуйста, ты уж уважь. Нет, говорит, тебе места в аллейке, нету оградки, бетонной бадейки, фото в овале, сирени куста, столбика нету и нету креста 425 . <…>425
Лосев Л. Собранное: Стихи. Проза. Екатеринбург, 2000. С. 111.
Трагедия здесь оборачивается фарсом. Описанный случай тем выразительнее, что, по утверждению самого Лосева, имел реальную основу. В документальной повести «Москвы от Лосеффа» автор рассказывает, как в свой первый приезд в Россию он не мог в Переделкино найти могилу отца, поэта Владимира Лившица. Бесплодно проблуждав по обледенелому кладбищу несколько часов, Лосев обратился к встреченной женщине:
«А фамилия как?» – спросила тетка, как бы что-то припоминая, и тут мне показалось, что она выпивши. Я сказал: «Лифшиц». – «Лифчик? Черный такой камушек? Возле Пастернака?» Она повторяла в своих вопросах то, что я ей успел сообщить, но шевельнулась во мне надежда. Но тут она сказала: «К нему ещё сына подхоронили прошлое лето?» 426
426
Лосев Л. Москвы от Лосеффа // Лосев Л. Меандр: мемуарная проза. М., 2010. С. 383.
Последняя прямота в подобных случаях вряд ли возможна (умолчания тоже, впрочем, не окончательны). Там, где речь идет о вещах потусторонних и, следовательно, недоказуемых, риторический эффект фразы имеет самостоятельное значение. Подобный пример описан А. К. Жолковским в одной из «виньеток» (жанре, предполагающем активное освоение посмертной тематики). Автор рассказывает, что, когда ему понадобилось объяснить смысл английского оборота «Name dropping», он в качестве примера «привел стилистику недавно (в 1995 году) опубликованных мемуаров. <…> …Я вспомнил фразу из этих воспоминаний, являющую поистине квинтэссенцию щеголяния короткостью с великими: “Когда ехали по шоссе хоронить Ахматову, Бродский показал мне место, где погребен Зощенко”» 427 . В самом деле, текст своего рода эталонный, в нем «есть всё» – всё, чтобы риторически утвердить статус живых, при этом безошибочно апеллируя к авторитету классиков, в том числе и посмертному.
427
Жолковский А. Name dropping // Жолковский А. Звезды и немного нервно: мемуарные виньетки. М., 2008. С. 222.
Итак, о неотвратимости предмета обсуждения говорить не приходится, а вот риторические вариации этой темы могут быть различными и ориентированы они главным образом на достижение вполне прагматических и насущных для мира живых целей. Недаром так распространен сюжет, когда смерть отсрочивают или побеждают при помощи речи («Тысяча и одна ночь», «Декамерон» Дж. Боккаччо, «Конармия» И. Бабеля, «Письмовник» М. Шишкина). Еврейский анекдот, невольно приходящий в этой связи в голову («Все здесь собрались? А кто же будет сторожить лавку?»), как раз подчеркивает трагикомическую неоднозначность этого макабрического дискурса.
Смерть, память и возрождение в романах Гайто Газданова
Смерть является значимым элементом любого сюжетного повествования. По мнению Ю. М. Лотмана, «осмысление связано с сегментацией недискретного пространства. <…>
<…> Начало–конец и смерть неразрывно связаны с возможностью понять жизненную реальность как нечто осмысленное» 428 .
428
Лотман Ю. М. Смерть как проблема сюжета // Ю. М. Лотман и тартуско-московская семиотическая школа. М., 1994. С. 417–418.
Событие смерти играет сюжетообразующую роль во многих романах Г. Газданова. Так, «Призрак Александра Вольфа» начинается с воспоминания героя об убийстве, которое он будто бы совершил во время гражданской войны. Это предполагаемое убийство организует всю его жизнь и одновременно выстраивает сюжетную структуру произведения. В романе «Возвращение Будды» центральным событием становится убийство друга и благодетеля главного героя, в котором обвиняют последнего. В «Пилигримах» характер смертей Валентины и Фреда подводит итог жизни каждого из них, а «Полет» заканчивается гибелью большинства героев в авиакатастрофе.