Мошенник

Кеннеди Эль

“Только один”, - говорю я ей. “Это было в тот день, когда твой отец приезжал навестить меня”.

“Какого черта, тупая сука!”

Эйнсли запускает в меня подносом. Я уворачиваюсь, и салат слетает с ее тарелки на пол. Мы с Джаз воспользовались сигналом и бросились врассыпную под взрыв шума и щелчки фотокамер. Мы выбегаем оттуда, у нас почти кружится голова от смеха.

“Это было весело”, - говорит Джаз, когда мы останавливаемся возле наших шкафчиков. “Повторим это завтра?”

Я все еще хихикаю.
– Думаю, она хотела меня ударить.

“Ты бы возненавидел

меня, если бы я сказал, что это было бы забавно?”

Я пожимаю плечами. Я никогда раньше не дрался. Фенн часто рассказывал о них в Сандовере, и мне всегда было любопытно, каково это - нанести удар.

Как будто он знает, что я думаю о нем, в моем кармане звенит. Он, как обычно, весь день писал сообщения.

“Что это за лицо?” Спрашивает Джаз.

– Ничего.

“Кто продолжает писать тебе сообщения? Тот парень все еще?”

“Ага”.

“И ты все еще переживаешь это?”

“Так что покончим с этим”.

Когда я прихожу на шестой урок, сестра отправляет меня с пропуском в кабинет директрисы еще до того, как я успеваю сесть. Несколько минут спустя я смотрю в строгие глаза преподобной Матери, которая указывает костлявым пальцем и говорит: “Садитесь, мисс Трескотт”.

В ее мрачном, аскетичном офисе есть два промышленных металлических стула, которые выглядят так, словно их вытащили из тюремного мусорного контейнера. Ее письменный стол является гнетущей силой в комнате, как будто он был вырезан из цельного массивного ствола древнего красного дерева. В тускло освещенном помещении глубокие морщины на ее бледном, застывшем лице играют злые шутки с тенями.

Я сажусь на один из неудобных стульев для посетителей и наблюдаю, как она устраивается за своим столом.

“Я сожалею, что не поговорила с тобой раньше”, - начинает она без малейшего намека на дружелюбие. Преподобная Мать производит пугающее впечатление, и ей это нравится. “Как ты себя чувствуешь, устраиваясь в больнице Святого Винсента?”

Я должен был бы бояться ее, поэтому не знаю, почему этот вопрос кажется мне смешным.

Да, хорошо, преподобная Мать. После двух месяцев уклонения от почти постоянных домогательств я наконец-то завела друга. Но я держу это при себе.

– Прекрасно, - говорю я вместо этого.

“Ты уверен? Я тоже так думал, поскольку никто из твоих учителей не упоминал, что у тебя были какие-либо проблемы. Но среди сестер есть некоторое беспокойство по поводу того, что ты начинаешь вносить беспорядок в занятия ”.

“Странно. Потому что еще неделю назад я не был уверен, что произносил больше десяти слов за раз с начала семестра”.

С их стороны было глупо сваливать проблему на меня, когда Эйнсли и ее подражатели были зачинщиками каждого взаимодействия. Если не считать выброса из окна, как я должен был этого избежать?

“Сестра Кэтрин сообщила мне о перепалке между вами и двумя другими учениками на прошлой неделе. И мне сказали, что сегодня в кафетерии

произошла ссора. Очевидно, в обоих случаях были задействованы какие-то вызывающие беспокойство формулировки”.

Ради всего святого.

“Ну, для протокола, - спокойно говорю я, - Эйнсли была единственной, кто выкрикивал оскорбления”.

Я не могу вспомнить, назвал ли я ее пиздой вслух, или это было только у меня в голове, поэтому я держу это при себе.

“Возможно, у вас сложилось впечатление, что набожные женщины - существа хрупкие, но уверяю вас, мисс Трескотт, присутствующие здесь женщины отнюдь не хрупкие. И мы не терпим неповиновения. Если твои вспышки гнева продолжатся, ты снова окажешься передо мной. Это не то, чего тебе следует ожидать с нетерпением ”.

Я саркастически усмехаюсь. “ Значит, Эйнсли продолжает вести себя как отъявленный хулиган, а я должен заткнуться и смириться с этим, верно? Вот как это происходит?”

“Если ты не хочешь, чтобы я звонила твоему отцу, - решительно говорит преподобная Мать, - я предлагаю тебе принять наш разговор близко к сердцу и вернуться в класс”.

Я возвращаюсь в класс, где мучаюсь остаток часа, удивляясь, как так получается, что хулиганка уходит безнаказанной, в то время как ее жертву отчитывают за то, что она наконец проявила твердость характера. После звонка я направляюсь к своему шкафчику, где Слоун набрасывается на меня прежде, чем я успеваю поменять учебники для шестого урока. Набрасывается, как гепард, и впивается зубами мне в лодыжку.

“Тебя отправили в офис?” спрашивает она тем напряженным тоном разочарования, который унаследовала от отца. “Я только что слышал, как несколько цыпочек шептались об этом у своих шкафчиков”.

“Ичто?”

“Ну и что? Какого черта, Кейс?”

Я захлопываю свой шкафчик и ухожу, но только для того, чтобы она погналась за мной.

“Тебя убило бы, если бы ты провел немного времени в своей собственной жизни вместо того, чтобы ездить автостопом по моей?” Спрашиваю я с раздраженным вздохом.

Ее глаза вспыхивают. “Ладно, знаешь что? В последнее время ты вел себя как гребаное отродье, и меня от этого тошнит. Что с тобой?”

“Боже мой, Слоан. Ты не мама, и мне не нужен опекун. Я в порядке. И еще, тебе не нужно ждать меня сегодня после школы. Джазмин отвезет меня домой”.

Прежде чем она успевает остановить меня, я захожу в класс и захлопываю дверь у нее перед носом.

Я больше не могу нести ответственность за комплекс спасительницы Слоан. Если она хочет принять мученическую смерть на надгробии нашей матери, это ее вина. С этого момента она может не вмешивать меня в это. Возможно, когда-то мне нужно было опереться на нее, но это стало удушающим. Не говоря уже о том, что изматывает таскать ее вину на своей спине. Все продолжают говорить мне, что я должна пережить то, что произошло, но тогда они не дают мне исцелиться. Это стало их частью, как будто им нужно, чтобы я продолжал болеть, чтобы они могли поздравить себя с тем, что я такой самоотверженный и поддерживающий. Если я откажусь быть их обузой, на что им будет жаловаться?