Мошенники времени

Скитер Джексон был негодяем. Прожженным, заматерелым, самым гадким негодяем из негодяев. Таким, что пробу негде ставить.

Ясное дело, сам он это знал и знал не хуже любого другого в Ла-ла-ландии (по крайней мере любого, кто пробыл на Вокзале Шангри-ла больше недели). Мало того, он не только это знал, но и гордился этим — так, как гордятся боевыми заслугами, низким содержанием холестерина в крови или удачными биржевыми сделками.

Скитер особенно старался задевать плечами именно этих, последних, отличавшихся не только количеством удачных сделок, но и прямо-таки уймой наличных денег в поясах, чин чином декларированных на контроле Главных Врат, чтобы с них нельзя было драть пошлину потом.

Скитер редко упускал возможность подержаться хотя бы за часть этих денег, если не за весь пояс. Ах, это дивное, свежее, хрустящее ощущение наличных в руке…

Но он был не просто вор. О нет! Скитер был подлинный художник своего дела, и эти качества — беззастенчивая наглость, змеиное коварство в сочетании со способностью излучать невинный энтузиазм — по праву считались его сильной стороной.

Так что — во славу Есугэя Доблестного, а также исходя из самой прозаической необходимости выживания — он изо всех сил старался стать самым лучшим негодяем из всех возможных. Стоило ему объявиться здесь (предварительно начисто вымывшись, дабы удалить грязь Нью-Йорка со своей шкуры и из фибров своей души), как он ухитрился повернуть жизнь по-своему в поразительно короткий срок.

В конце концов Ла-ла-ландия на свете только одна. Он любил ее стр-р-растно.

В описываемое утро Скитер проснулся, потянулся и расплылся в улыбке. «Игра началась, Ватсон!» (Эту фразу он услышал в каком-то старом кино, и она ему нравилась.) Свет, пробивавшийся в щель под дверью, означал, что Жилой сектор освещен на всю катушку, не то что полумрак «ночного» режима. Собственно, это единственный способ узнать время суток, если у вас только нет будильника с подсветкой; у Скитера подсветка перегорела давным-давно, в последний раз, когда он швырнул будильник в стену в отместку за то, что тот пытался самым бесцеремонным образом разбудить его с чудовищного похмелья.

Приняв душ и побрившись с минимальными затратами времени, он нарядился к предстоящему дню — и к двум восхитительным неделям. По сравнению со многими нарядами, которые ему приходилось носить, этот смотрелся на нем почти естественно. Механически насвистывая что-то, Скитер — сосредоточенный, как всегда за работой, — обдумал свой новый гениальный план. И одну зияющую в нем прореху.

Как ни странно, потрясающая библиотека вокзала помочь ему не могла. Восполняя нехватку информации, Скитер обшарил компьютерную память до последней полочки, подбирая крохи необходимых ему сведений то там, то здесь (и попутно переведя на свой счет недельное жалованье одного из разведчиков, находившегося в данный момент на задании. Эта мелкая пакость в особенности стоила потраченных на нее усилий, поскольку этот тип как-то публично изобличил Скитера — самое смешное, что ошибочно; в том деле Скитер даже близко не стоял. Зато он тем самым развязал Скитеру руки, так что он не испытывал угрызений совести, причинив разведчику максимально возможный ущерб за минимально возможное время, причем так, чтобы не оставить этому сукину сыну никаких улик).

И все же, несмотря на все старания Скитера, один кусок мозаики — самый, разумеется, необходимый — упрямо не находился ни в одном файле. Следовательно, если его не было в компьютере, он мог быть только в чьей-нибудь голове. Брайан Хендриксон, библиотекарь, разумеется, знал это — как знал все, что хоть когда-то видел, читал или слышал (а возможно, и гораздо, гораздо больше), однако неприязнь Брайана к Скитеру давно уже сделалась в Ла-ла-ландии легендой. Так, Брайана откидываем; кто остался?

Весь ужас положения заключался в том, что Скитеру нужен был всего один-единственный совет знатока, но времени на это почти не оставалось, да и друзей у него, способных дать такой совет, было не так уж и много — у него вообще было немного друзей. Ну так, черт побери, при его-то специальности никто не может позволить себе многих друзей, верно? Профессия не располагает к доверию — эту истину Скитер усвоил много лет назад. Он пробежался

в уме по длинному списку людей, у которых он мог позволить себе навести справки, автоматически вычеркнул из него всех разведчиков, почти всех гидов (конечно, Агнес Ферчайлд была бы не против — хм, она всегда не против! — но, увы, она точно не знает). Он задержался немного на кандидатуре Голди Морран. Она будет тронута его интересом, это уж точно, и она, возможно, даже знает; вот только он не имел ни малейшего желания делиться возможной — оч-чень немалой — прибылью от своего плана с любым другим негодяем из тех, для кого Ла-ла-ландия — место постоянного жительства. И потом, Голди Бессердечной Морран, ведущего специалиста ВВ-86 по редким монетам и камням, все равно сейчас не было на вокзале.

Нет, ему нужен кто-нибудь, кто сейчас под рукой.

Вычеркнув из списка горстку богатых клиентов, неоднократно проходивших через Porta Romae, Римские Врата, — из них Скитер чуть ли не всех сумел освободить от бремени наличности, а значит, ему следует всячески их избегать, — он в конце концов остановился на единственной подходящей кандидатуре из всего персонала ВВ-86: Маркусе.

Он улыбнулся, очень довольный собой. Если на то пошло, именно Маркус с большим успехом даст ему совет по интересующему вопросу, чем все так называемые эксперты Ла-ла-ландии. «Так что не прогуляться ли нам первым делом к Маркусу, сохранив тем самым уйму времени и сил?» Единственное, что слегка угрызало его совесть, — это мысль о том, что он заставляет своего лучшего (и можно сказать, единственного) друга помогать ему. Конечно, сам виноват: нечего было тратить драгоценное время на этого гада разведчика…

По странному и даже весьма невероятному стечению обстоятельств Маркус действительно любил Скитера. За что — Скитер и сам не знал. Выходцы из Нижнего Времени вообще склонны к причудам, порой совершенно бесполезным, а порой настолько эксцентричным, что понять их не проще, чем такие уму непостижимые вещи, как принцип действия Врат или женские капризы. Скитер давно уже отказался от попыток понять и то, и другое, избегая проходить через Врата чаще, чем это необходимо, и получая удовольствие от прекрасных дам тогда, когда это получалось, не особенно расстраиваясь в противном случае. Впрочем, он не кичился своим невежеством — что есть, то есть, главное, чтобы не мешало работе.

Поэтому Скитер навел на свой, так сказать, рабочий костюм последний лоск и отправился в Общий зал на поиски Маркуса, чтобы потом присоединиться к Агнес и ее группе для перехода.

Скитеру нравилось в Общем зале ощущение простора. Оно не только компенсировало ему (отчасти) нехватку открытых пространств, к которым он привык в юношеские годы, но — что более важно — всегда пахло деньгами. Какие суммы наличными в твердой валюте переходили здесь из рук в руки! И разве это такая уж дерзость — просить у богов, чтобы хоть малая толика этих богатств упала ненароком в его протянутые руки?

Но даже и без теологии (кстати, наверное, лишь боги знали, что он собой представляет; сам он этого никогда не знал со всей определенностью) Общий всегда доставлял ему наслаждение. Особенно в это время года. Выйдя на забитую народом мостовую, прокладывая себе дорогу сквозь бесконечные карнавальные шествия и уличные представления, он то и дело одобрительно кивал и улыбался.

Ну и бедлам! Были здесь, конечно, и обычные Врата для туристов с залами ожидания, пандусами и перронами, билетные кассы для тех, кто еще не определился, куда податься, — чертовски удобно, если только ты в состоянии выложить кругленькую сумму за гостиницу на время до отправления, — автоматы, подключенные к компьютерному центру вокзала и выдающие, просканировав сетчатку глаза, новые билеты тем козлам, которые ухитрились потерять старые, и, наконец, счетчики билетов (установленные при входе и выходе из всех Врат для учета того, где и когда ты находишься, дабы помешать безмозглым туристам нарваться на Затенение).