Москит. Конфронтация
Шрифт:
Лия вроде бы даже лицом просветлела.
— Правда?
— Правда. И мы с тобой непременно останемся друзьями. Только дай мне немного времени в себя прийти и с мыслями собраться. Хорошо?
— Спасибо, Петя! — Барышня приподнялась, поцеловала меня и повторила: — Спасибо!
Дальше она, вытирая на ходу платочком глаза, поспешила прочь, а я покивал головой.
— Да-да, я настоящий друг. Знаю, знаю.
И вроде какое-то облегчение разговор должен был принести, а на иглотерапию к Лизавете Наумовне я пришёл взвинченным до крайности. И конечно же сие обстоятельство
— Всё в порядке, Петя? Выглядишь расстроенным.
— Устал, — отмахнулся я, не желая откровенничать.
Рассказать о разрыве с девушкой мне и в голову не пришло. Это прозвучало бы жалко, а жалким в глаза Лизаветы Наумовны я выглядеть отнюдь не хотел.
— Альберт Павлович просил привет передать, — сказала тогда Лизавета Наумовна.
— О! — оживился я. — Он в Зимске?
— Нет, звонил из Новинска. Проходи, раздевайся.
Я так и поступил, улёгся на кушетку и постарался расслабиться, но не тут-то было.
— Ну и что с тобой сегодня такое? — услышал я уже после третьего укола иглой.
— А что со мной такое?
— Петя, не юли! Быстро говори, что случилось!
— Да всё нормально!
Лизавета Наумовна фыркнула и спросила:
— Ты ведь понимаешь, что в любом случае мне всё расскажешь?
Нельзя сказать, будто следующий укол оказался таким уж болезненным, но и приятных ощущений он вовсе не доставил.
— А как же клятва… — попытался я перевести всё в шутку, — как там этого…
— А это всё для твоего же блага! Ты же один сплошной комок нервов, работать невозможно!
Я вздохнул и сказал:
— Это личное.
— С девушкой поругался?
— Никто ни с кем не ругался, — пошёл я в отказ, вновь вздохнул и раскрыл одну из причин дурного настроения: — Просто придётся работать с человеком, с которым я не хочу иметь ничего общего.
— Так откажись, — посоветовала Лизавета Наумовна, — и не мотай себе нервы.
— Не могу, — признался я. — Мне это не менее важно. И он мне ничего плохого не сделал, если разобраться. Просто личные неприязненные отношения, насквозь иррациональные.
— Если доведёшь себя до нервного срыва, лучше от этого никому не будет.
— Не доведу, — пообещал я. — Вот сейчас помедитирую и успокоюсь…
Но после иглотерапии настал черёд силовой тренировки и вышибал — так вымотался, что едва до обеда дотянул. Впрочем, назначенные реабилитологом нагрузки прочистили мозги лучше всякого медитативного транса, все дурные мысли как рукой сняло. Пусть лишь на время, но порадовало и это.
После тренировки Рашид Рашидович отправил меня едва живого в банный комплекс, там я напился травяного чаю и следующие полчаса проторчал в парной с избыточным уровнем сверхэнергии в пространстве. До нихонской душегубки ей, разумеется, было далеко, но и так наружу еле выполз и под душем не стоял даже, а сидел, дожидаясь, когда отступит слабость.
Впрочем, особо рассиживаться мне не дали, велели освобождать помещение. Пусть и работали в бане шапочно знакомые лаборанты и младшие научные сотрудники РИИФС, но время посещения у них было расписано буквально по минутам, любая заминка грозила сбить
Там я скоренько собрался, вышел на улицу и присел на лавочку, сделал глубокий вдох свежего осеннего воздуха. Погрузился в лёгкий транс, попытался уравновесить внутреннюю энергетику — точнее, зачатки оной, — и очень скоро ощутил прилив сил, а головокружение отступило без следа. Не сказать, будто заново родившимся себя ощутил, но некий душевный подъём определённо почувствовал. Правда, местами сыпью покрылся, но это пустяки.
После столовой я поспешил к воротам, где меня и подхватила дежурная машина. На аэродроме инструктор первым делом вручил лётный комбинезон и шлем, потом поспрашивал вчерашний материал, где-то поправил, где-то разъяснил детали, после велел лезть в мотопланер. И — полетели.
Не могу сказать, будто мне совсем уж не понравилось. Некое очарование в процессе, несомненно, имелось. Вот только в полной мере прочувствовать его мешало то простое обстоятельство, что занимался я сейчас отнюдь не для собственного удовольствия, а по делу. Наслаждаться же полётом на эдакой табуретке с мыслью о том, что в самом скором времени придётся проделать всё то же самое во вражеском тылу, едва ли способен даже человек с самыми крепкими нервами. Ну а когда вдруг смолкло стрекотание движка, меня по первой и вовсе едва удар не хватил.
«Падаем!» — мелькнуло в голове, но нет, не упали. Даже особо резкого падения высоты не стали, началось планирование.
Органы управление в планере дублировалось в обеих кабинах, и мне пришлось выполнять поступающие по переговорной трубке команды. Было страшно напортачить и сорваться в пике, нисколько не утешало даже наличие парашюта, но все огрехи вовремя исправлялись инструктором, обошлось без последствий. Хорошо хоть он мне посадку доверять не стал, вот тогда бы я непременно и планер, и нас вместе с ним угробил.
Так неделя и пролетела. С утра восстанавливал физическую форму и отточенность рефлексов с Рашидом Рашидовичем, потом пил кофе в компании Василя и шёл на иглотерапию. Манипуляции Лизаветы Наумовны приятных ощущений не доставляли, а вот беседовал с ней, напротив, с превеликим удовольствием. Вроде и трепались о всяких пустяках, но невесть с чего легче становилось. Без этого общения точно бы сорвался, не сумел бы нервозность обуздать, неопределённость-то о-го-го как давила! Куда там могильной плите! Засыпал и просыпался с одной только мыслью: «меня забросят в тыл нихонцам».
Меня забросят в тыл нихонцам. Меня забросят в тыл. Меня забросят!
А если что-то не так пойдёт? Если снова в плен захватят?
Ну уж нет! Тогда — последний патрон себе. Так-то я бессмертен, с кем-кем, а со мной ничего дурного ни в жисть не случится, но патрон стоит приберечь. А лучше — гранату. Чтобы наверняка.
Такие вот дурные мысли в голове вертелись, а как поговорим во время сеанса на отстранённые темы, все страхи будто рукой снимает. Что же касается разрыва с Лией, об этом — нет, и словом не обмолвился. Ни к чему это. Не нужно.