Московляне
Шрифт:
Кучковна из соседней с сенями проходной клети слышала, как глохли, удаляясь, его мерные тяжелые шаги.
В этой проходной клети, едва озаренной красноватым светом лампады, она провела всю ночь.
Груня время от времени вставала и уходила в сени. Побыв недолго у трупа мужа, она возвращалась к матери и садилась у ее ног.
Она заговорила только после полуночи, когда ветер улегся и небесная глубь в четвероугольнике окна стала бархатно-черной. Из сеней сквозь затворенную дверь доносился ровный голос монашки.
II
Всей правды не знала и Груня.
С самого отъезда из Суздаля она безотлучно жила во Владимире, врозь от Шимона. Князь не отпускал его из Боголюбова, а отец проводивший день тут, день там, запрещал ей навещать мужа.
У отца часто бывал дядя Яким, всегда хмельной. Петр Замятнич стал с нынешнего лета тоже временами попивать, но от вина не веселел.
С дядей Якимом они целыми вечерами о чем-то шептались, а когда появлялась она, Груня, замолкали и торопились услать ее прочь. Раза два наезжал из Боголюбова княжой ключник Анбал.
О казни дяди Ивана отец услышал на той неделе в четверг и в тот же вечер ускакал один, без слуг, в Боголюбово. Там провел и Петров день — свои именины.
А на другой день после его именин, в воскресенье, на рассвете привезли оттуда израненного Шимона. Он приходил в себя только изредка и ненадолго; в его речах здравые слова мешались с бредом, и Груня ничего верного от него не узнала.
Он в бреду все выбрасывал руки, точно обороняясь от кого-то, и кричал: "Чур, чур меня! Не топчите! Зажгите свечу! Ищите его!"
Слуги дяди Якима, которые привезли Шимона, сказали Груне, что нынешней ночью князь Андрей Юрьевич убит у себя в палатах боярами. Убит ими же и княжой милостник Прокопий.
Потом Груня слышала, как в Богородичном златоверхом соборе ударили в большой колокол и стали бить часто, как бивали при великих пожарах. По улице мимо ее окон бежал куда-то народ. Она испугалась, уж и впрямь не пожар ли, и собралась выносить Шимона из хором. Но слуги объяснили, что это дядя ее, княжой чашник Яким Кучкович, пришел из Боголюбова с боярским полком и скликает всех на соборную площадь.
Вскоре она увидела в окно, как народ возвращается с площади. Шли уж не порознь, а скопищами, громко горланили, махали кулаками.
Вдруг ввалился к ней в покой во всем боевом доспехе и дядя Яким. Руки и губы у него тряслись. От него, как всегда, несло вином. Озирался, подбегал к окну, слушал у дверей (к себе-то в дом опасался, видно, идти). И все ругал владимирцев.
От соседки, купецкой женки, Груня узнала потом, что на соборной площади дядя Яким, придя туда со всем полком, пытался зачем-то застращать народ, но ничего не достиг: только понапрасну взмутил людям головы. Говорил, что ежели, мол, владимирцы пойдут на Боголюбово, то встретит их там вся дружина и всех кончит. И еще говорил, что дума против князя была не у одних бояр, что в той же думе были и некоторые владимирцы. А на площадь по зову дяди Якима купцы владимирские побоялись прийти: сбежались одни купецкие делатели, боярские слуги да вольные ремесленники, благо день-то был воскресный. Они не дали дяде Якиму дальше говорить: закричали, что кто, дескать, с вами, боярами, в думе был, тот пускай с вами и остается, а нам, мол, такие ненадобны. Дядя Яким силился их переголосить, тряс шестопером, [47] однако народ не захотел его слушать и разошелся по домам. Из боголюбовских же дружинников остались при дяде Якиме только двое-трое: другие, испугавшись народа, угнали назад в Боголюбово.
47
Ш е с т о п е р — булава с шестью чеканными ребрами.
Кучковна перебила Груню.
— Кто убил князя? — спросила она еле внятно.
Груня ничего не ответила: она с детских лет не терпела вопросов. Встала с пола и, не глядя на мать, ушла в сени.
— "На аспида и василиска наступиши и попереши льва и змия…" — вычитывал голос монашки.
В другом конце боярских хором, за сенями и переходами, бухали тяжелые одинокие шаги: Петр Замятнич, видать, тоже не спал.
Ночь была ясная, теплая и такая тихая, что в приоткрытое окно явственно слышалось, как где-то очень далеко, верно за рекой, в береговой слободке, лает собака, как падает с Яблоновых листьев роса, как на княжом дворе переговариваются вполголоса ночные сторожа, булгары. Потом закашлял у Неждановой башни старик-воротник.
Груня вернулась из сеней не скоро и, опустившись по-прежнему к ногам матери, долго не принималась говорить. Кучковна грела в своих руках ее мягкие холодные руки. Прерванный материнским вопросом рассказ Груня продолжила так, будто мать ни о чем не спрашивала.
Груня вспоминала, как дядя Яким метался по ее хоромам, не находя себе места, беспокоясь о своем боголюбовском дворе да о какой-то клади, которую услал куда-то нынче ночью, еще до рассвета.
На Грунины упорные расспросы о том, кто изранил Шимона, дядя Яким отвечал так отрывисто и темно, что Груня ничего толком не поняла.
"Мы, — говорил дядя Яким, — его не неволили: своей охотой пошел. В пятницу, говорит, когда мы у твоего родимого батюшки, у Петра, в доме его боголюбовском все собрались. Шимон сперва, по своему обычаю, все молчал, а как стали потом жребий метать, кому первому в княжую спальню ломиться, Шимон и скажи: "Я пойду. Хоть жив не останусь, а за отцову обиду отомщу. Мы с Анбалом вдвоем управимся, а вы стерегите у дверей".
Когда Груня стала допытываться, кто же посек Шимона — князь ли или кто другой, — дядя Яким не захотел отвечать прямо, а твердил только одно: "Ночью-то, в потемках, где разобрать, кто кого колет и кто под ногами валяется!"
А когда Груня сказала: "Уж не вы ли сами его покололи?", дядя Яким осердился и закричал: "Нечего на нас пенять! Коли мы впопыхах, ненароком потоптали да покололи, так мы ж его, поколотого, и вынесли, мы ж его к тебе и проводили!.. Твой Шимон, говорит, на словах куда как храбр, а как до дела дошло, так и оплошал: не посмел наперво подступить к княжной ложнице — отбежал назад в сени и Анибала с собой уволок. А как спустились мы с сеней в княжую медушу и напоили Шимона вином, Шимон сердцем-то ободрился, а телом сомлел".
И больше про Шимона дядя Яким ничего Груне не сказал, а говорил только про князя, до чего, мол, князь оказался силен: не только одного пьяного Шимона, а и десятерых трезвых под себя бы подмял.
Кабы Анбал в субботу с вечера не выкрал у князя из ложницы Борисова меча, не бывать бы, говорит, живу ни Анбалу, ни ему, дяде Якиму, ни Петру Замятничу.
"Ты пойми, говорит, Груня: нас два десятка, он — один; у нас сабли, мечи, копья, он — пусторукий!
Думали: князь до конца убит. Понесли было Шимона к каменным переходам, что в собор ведут, — хотели его там, на соборных хорах, укрыть, пока другие дела уделаем, ан слышим, будто кто за нами следом шагает.