Московская сага (Книга 2)
Шрифт:
– Разве вы не понимаете, они повсюду, - шептала Вероника.– Всякий раз, когда мы с вами встречаемся на улице Горького, они немедленно появляются вокруг. Сегодня, когда я осталась на бульваре, они немедленно подсунули мне какую-то свою мерзкую старуху с вязаньем. А когда мы ехали сюда, вы не заметили "скорую помощь"? Вы думаете, это действительно была "скорая помощь"?
Было совеем уже темно. Вокруг уже не было никого. Уже пропали из глаз и из памяти все персонажи классической литературы, и никого вокруг не было. Была только ранняя уже ночь, нарождалась уже
Она взяла его за руку и потянула с аллеи в березы.
– А, черт, - прошептала она.– Пошли бы все, ну, к черту, продолжила она.– Гады, скоты!– чуть не заплакала она.– Никого больше нет, продолжила она.
Он, позабыв о парижском опыте, положил ей руку на плечо, как будто верному другу. Не плачь от одиночества, хотелось сказать ему, теперь ты не одна, хотелось продолжить, но он промолчал. Она расстегнула ему пальто.
– Ну, что же, целуйте!– сказала она.
Он прикоснулся к ее нежнейшим, хоть и прокуренным, губам. Она расстегнула свою жакетку и блузку, пуговки мягкой жилетки. Он взял ее грудь. "Ну, вот, идите сюда! Ну, вон туда, разве не видите?" Он увидел свежеспиленный пень. Наверное, Хорь и Калиныч позаботились. Он сел. "Ну, что же, где же они, где же ваши пуговицы?" - "Пуговки нет, это - зип".– "Ха-ха, никогда раньше не видела".– "Позвольте, теперь уже я..."
Он быстро вспоминал парижский опыт. Она стонала, то откидывая голову назад, то кладя ее ему на плечо. "Гады, мерзавцы, вот вам, вот вам! бормотала она.– Ненавижу, ненавижу..."
"Забудьте о ненависти, - нежно увещевал он ее.– Забудьте обо всем, любимая Вероника, я вас больше уже никому не отдам..."
– Вот это баба!– сказал как бы с некоторым восхищением Лаврентий Павлович Берия после того, как Нугзар Ламадзе доложил ему о художествах маршальши Градовой. У Берии, впрочем, никогда не поймешь - то ли действительно восхищается, то ли проявляет зловещую иронию.– Вот это русская баба! продолжал Берия, как бы углубляясь в размышления.– Помнишь, Нугзар: "Коня на скаку остановит, в горящую избу войдет..."
Вспоминая строчку из Некрасова, давно уже ставшую расхожим местом, Берия говорил так, как будто он и не "коня" и не "избу" имеет в виду, а что-то другое, только лишь слегка созвучное.
Потом он ударил ладонью о ладонь, посмотрел на Нугзара поверх пенсне и улыбнулся так, как будто самого себя вообразил на месте помощника военного атташе США.
– На пеньке, говоришь? Ах, неплохо!
Ламадзе, как всегда, подыгрывал хозяину, старался угадать направление его мыслей, но не высказывался. Берия вышел из-за стола, прогулялся по кабинету, в отдаленном углу расхохотался, еще раз хлопнул ладонью о ладонь. А говорят, что лагерный опыт на пользу не идет! Потом он вдруг быстрыми шагами подошел к сидящему в кресле Нугзару, тряхнул его за плечо:
– Ты почему молчишь, Нугзарка? Почему всегда меня подталкиваешь к решению? Ну, что не понимаешь обстоятельств - ночью в лесу, на пеньке, с аме-ри-канцем, со шпионом, ну! Ну, говори, шени дэда товтхан, что предлагаешь?
– Я думаю, Лаврентий Павлович, что нельзя упускать такого случая. Она, по-моему, хочет с ним уехать, но нам нельзя этого так упускать.
– Тогда действуй!– сказал Берия и тут же перешел к другим делам. То есть к другим своим преступлениям, как скажут неблагодарные потомки.
Уже отгремели залпы финального победного салюта, уже знамена немецкой армии были брошены к подножию Мавзолея Ленина, то есть к подошвам Сталина, когда в самом конце июня 1945 года на квартире покойного маршала Градова состоялся весьма примечательный ужин.
Ужин вроде совсем не парадный, всего на три персоны, однако для устройства, готовки и сервировки Вероника на три дня привезла из Серебряного Бора саму Агашу.
Первым из гостей явился генерал Нугзар Ламадзе. Для этой оказии он облачился в новенький серый костюм, весьма выгодно ниспадавший вдоль его стройной талии. К костюму неплохо был подобран галстук в "огурцах" и аналогичный платок, только чуть-чуть высовывающийся из нагрудного кармана, чтобы ни у кого не возникло желания в этот платок высморкаться. Никому, конечно, не должно было прийти в голову, что приятный молодой кавказец обладает высоким чином страшного секретного ведомства.
Хозяйка дома встретила его в темно-вишневом платье, у которого был такой вид, будто оно только что покинуло плечи хозяйки и не намерено долго задерживаться на груди.
– Вероника, душа моя, клянусь Алазанской долиной, ты неотразима! нашел нужным воскликнуть Ламадзе и сделал это не без удовольствия.– Если бы не долг службы, ха-ха, впрочем, что я, ты меня сейчас не узнаешь, Вероника, душа моя. Повеса Нугзар стал образцовым семьянином. Ты должна взять под опеку мою Ламару, она все еще дичится в столице...
Стол был идеально сервирован: хрусталь, фарфор, салфетки в серебряных кольцах. По русской традиции все напитки были выставлены на обеденном столе. Водки - одна простая, другая лимонная - в тяжелых штофах, бутылки вина и коньяку соседствовали с закусками, частично прибывшими из отдела снабжения высшего командного состава Министерства обороны, частично - из Агашиных немалых серебряноборских резервов. Основной гость, которого ждали, хоть и был иностранцем, но предпочитал именно русскую традицию.
Погуляв по хорошим туркменским коврам квартиры, Нугзар присел к столу и налил себе тонкую рюмочку водки. Вероника присела рядом со своей неизменной сигаретой. Они хотели было уже возобновить один из своих тяжких, хоть и волнующих, вернее, просто переворачивающих все существо Вероники разговоров, когда в столовую вдруг вошел шофер Шевчук. Чуб у него был сегодня припомажен, прохоря начищены до исключительного блеска, с ними соперничали пуговицы парадного кителька и новенькие, торчавшие крылышками лейтенантские погоны. Он явно собирался тут отужинать, хотя его никто не приглашал.