Московская сага. Книга Вторая. Война и тюрьма

Аксенов Василий Павлович

Через коридор видно было, как кто-то сверху, из другой редакции, прошел мимо Евг. Евтушенко и как тот потянулся к прошедшему длинной шеей, прозрачный зрачок блеснул неожиданно умудренной лукавинкой. Прошедший хохотнул, что-то сказал, явно вдохновляющее, отчего Евг. Евтушенко сплясал на лестничной площадке маленького трепачка-чечеточку: дела идут, контора пишет!

"Чем же вас подкупили его стихи?" - спросил Нугзар у Тарасова. На главного редактора он уже не обращал никакого внимания. Тарасов сидел, как Будда, почти отключившись от действительности. Все-таки разомкнул уста:

"Звонкостью такой... ну, молодостью такой..."

В этот момент Евг. Евтушенко прикончил

папиросу каблуком микропорки и заметил, что дверь в кабинет главного редактора открыта. Немедленно поспешил мимо по коридору в туалет и, проходя, заглянул в кабинет с огромным, всеохватывающим интересом. Каков пацан, подумал Нугзар, и вдруг сложилась другая оригинальная мысль: нет, такому в тюрьме явно нечего делать.

Тарасов тут вытащил из кармана бумажный лепесток. Вот, еще одно стихотворение принес. Есть неожиданные рифмы... идейность безупречная...

Последнее стихотворение Евг. Евтушенко называлось "Судьба боксера" и рассказывало о тяжкой судьбе американского атлета по имени Джин.

...Вспомнил войну, русского солдата,

Уроженца Сибири дальней,

который, дружбе солдатской

в задаток,

Джину подарил

Портрет Сталина.

Ничего сейчас у Джина нет,

Только этот портрет!

Идет чемпион неоднократный,

Сер сквер.

А наверное, сейчас бьют куранты

В Москве.

Там люди, как воздухом, дышат свободой

Под знаменем

Сталинских светлых идей.

Там спорт - достояние всего народа,

Воспитывает людей!..

"Где же здесь неожиданные рифмы?" - спросил Нугзар. Вся ситуация вдруг показалась ему чрезвычайно забавной. Странная какая-то необязательность присутствует в этой россыпи обязательных слов. Неужели Берия это уловил? "Неоднократный - куранты, сквер - Москве..." - пробормотал Тарасов. "Что?" "Корневые рифмы".
– "Ах да". Это поколение явно не собирается в лагеря. На что они рассчитывают? На корневые рифмы? "Вы пока что, товарищ Тарасов, воздержитесь от напечатания этого стиха, - мягко посоветовал он.
– Лады?" "Как скажете", - сказал Тарасов. "Ну, просто до моего звонка, пока не надо. Стихи, ей-ей, не испортятся за пару недель. Помните, как один поэт сказал: "Моим стихам, как драгоценным винам, наступит свой черед"?"

Тарасов проглотил слюну, отвлекся взглядом в угол: виду подавать нельзя, что помнишь запрещенную Цветаеву. Наверное, думает: ну и чекисты пошли с такими стишками на устах. Не знает этот Тарасов, что я рос рядом с поэтами. Там, рядом с поэтами, и вырос в убийцу. Такой, стало быть, облагороженный вариант душегуба.

За две недели Берия, разумеется, и думать забыл об авторе стихов "На Красной площади". Приближалось главное событие 1949 года, испытания "устройства" в Семипалатинске. Несколько раз собирали актив засекреченных ученых, накручивали кишки на кулак. Совершили поездку по объектам. Проверяли схему агентуры влияния в западных средствах массовой информации. Если испытание пройдет успешно, надо будет, чтобы об этом, с одной стороны, никто не узнал, а с другой стороны, чтобы узнали все. Хозяин не раз намекал, что от испытания зависит новая расстановка сил на мировой арене. Возможно наступление по всему фронту.

В утренней почте Берии всегда присутствовал "Советский спорт". Иной раз он вытаскивал его из кучи газет, быстро заглядывал в сводку футбольного чемпионата, - как там возлюбленное "Динамо" крутится, хлопал ладонью по краю стола то с досадой, то с удовольствием и тут же отбрасывал орган Госкомитета по физкультуре. Однажды Нугзар для собственного алиби все же упомянул о посещении редакции - сделал он

это именно тогда, когда шеф был меньше всего расположен говорить о чем-нибудь, кроме "устройства". Однако Лаврентий Павлович тут же его перебил: "О чем ты говоришь, генерал? Да пошел он на хер, этот гамахлэбуло Шевкуненко!" Из этого можно было сделать вывод, что тот приступ необъяснимой ярости в адрес поэта, скорее всего, относится к чудачествам среднего возраста, что все это надо забыть в той же степени, как не следует держать в уме разные прочие эскапады сатрапа, и уж во всяком случае молодой Евг. Евтушенко может пока что благополучно трудиться над своей "корневой рифмой" во славу завоеваний революции.

Он просто сделал из меня своего холуя, думал Нугзар, следя в щелку за тоненькой фигуркой с торчащими накладными плечами, просто потакателя своим гнусным причудам, хоть и просит всякий раз помочь ему "как мужчина мужчине". Тут перед станцией метро загорелись фонари.

– На!
– сказал Берия.
– Вот, полюбуйся, какая прелесть! Я просто влюблен!

– Что "на"?
– спросил Нугзар.

Шеф протягивал ему свой охотничий бинокль. Он влюблен, оказывается. Влюбленный кабан. Такому бы хороший заряд в лоб, чтобы стекла посыпались. Нугзар подкрутил колесико. Ничего не скажешь, хороша цейсовская оптика. Перед ним отчетливо выделялось из толпы прелестное детское лицо: светлые глаза избалованной красоточки, крутой лобик, говорящий о мало испорченной породе, тоненький и чуточку, самую чуточку, длинноватый носик, полнокровные губки, мелькающий между ними, словно язычок огонька, изничтожитель мороженого. Все это овевалось под нарастающим ветром трепещущей волной каштановых волос.

– Хороша!
– проговорил генерал-майор Ламадзе.

– А я что говорил!
– воскликнул маршал Берия. Изо рта пахнуло, как из преисподней. Зубы не чистит, мученик идеи!

– Хороша будет!
– закончил свою мысль Ламадзе.

– Что значит будет?
– возмущенно возопил Берия, словно гадкий мальчик, у которого отнимают кость. Пардон, что-то тут не сходится: гад, срака!

– Года через два-три хороша будет, - мягко и лживо улыбался Нугзар. Почему-то он не мог себе представить, что подойдет к этой девчоночке, покажет ей свою эмгэбэшную книжку и поволочет затем в лимузин. К кому угодно, но только не к этой! Пусть хоть глаза выкалывает, не пойду!

– Ты говоришь не как кавказец, - продолжал чванливо, с выпячиванием подбородка брюзжать Берия.
– Вспомни, в каком возрасте в Азербайджане девчонок берут в постель.

В Азербайджане может быть, думал Ламадзе, в цивилизованных христианских странах никогда! Его собственная дочка Цисана, между прочим, тоже подходила уже к "возрасту", кажется, уже месячные начались, и хоть держалась еще за мамкину юбку, а вдруг... через годик привлечет внимание какого-нибудь, если можно так сказать, тлетворного маршала. От этой мысли потемнело в глазах. Убойной силы у меня в правой руке еще достаточно... вот этим биноклем со всего размаху прямо под челюсть, чтобы проломить основание черепа...

– Притащить девчонку, товарищ маршал?
– вдруг спереди бойко сделал запрос верный Шевчук.

– Зачем ты пойдешь?! Зачем не Нугзарка пойдет?!
– взвизгнул Берия.

Когда злится, начинает неправильно говорить по-русски.

Нугзар весело рассмеялся:

– Я просто подумал, Лаврентий, что по закону РСФСР... ха-ха-ха, ведь мы же на территории РСФСР, нас... ха-ха-ха, могут привлечь за растление малолетних...

Мысль о привлечении по закону РСФСР показалась Берии такой забавной, что он даже на минуту забыл о девчонке.