Московская великая битва – оборона. Часть 1
Шрифт:
Примерно в полутора километрах от Истры, перед деревней Полево, на мосту, нас обстреляли фашистские автоматчики. Издырявили «эмку», но тем все и обошлось.
Советский легковой автомобиль середины ХХ века ГАЗ М1, прозванный в народе «Эмкой»
В Полево уже заняли оборону наши стрелки. Отсюда мы с Бронниковым связались со штабом дивизии, находившимся в деревне Ивановское, с полками и к утру вздохнули с облегчением. Хотя центр
«Еще до рассвета – вспоминал командир 78-й дивизии – зазуммерил телефонный аппарат, связывавший дивизию со штабом фронта. Слышу голос генерал-лейтенанта В. Д. Соколовского:
– Сдал Истру?
– Сдал…
– Нехорошо. А еще гвардеец!
Молчу. Какой гвардеец? Почему? Не в духе, казалось бы, Василия Даниловича так иронизировать. А он продолжает:
– Командующий фронтом приказал передать: ты Истру сдал, ты и возьмешь ее обратно.
– Возьму, товарищ генерал!
И он зачитал документ:
– «В Народном комиссариате обороны. О преобразовании второго и третьего кавалерийских корпусов и семьдесят восьмой стрелковой дивизии в гвардейские…».
– Разрешите записать?
– Запиши. Пункты первый и второй о кавалерийских корпусах Белова и Доватора. Пункт третий: «Семьдесят восьмая стрелковая дивизия преобразована в девятую гвардейскую стрелковую дивизию». – Он сделал паузу: – А в скобках значится: «командир дивизии генерал-майор Белобородов Афанасий Павлантьевич»… Поздравляю дивизию и тебя лично. Доволен?
– Не то слово… Мы еще на Дальнем Востоке всей дивизией клятву дали завоевать гвардейское звание… Только…
– Ну, ну, договаривай!
– Я-то ведь полковник, а не генерал-майор.
– Был полковник. До вчерашнего дня. Приказ подписан Верховным Главнокомандующим…
Работники политотдела во главе с Вавиловым выехали в части. Непосредственно на передовой, в окопах, они провели с личным составом беседы об этом радостном для всех нас событии. Теперь во всех полках, батальонах, дивизионах и батареях бойцы и командиры с гордостью повторяли: мы – гвардия, мы – 9-я гвардейская.
Приехал из фронтовой газеты «Красноармейская правда» наш старый знакомый – писатель Евгений Воробьев с ворохом свежих, пахнущих типографской краской газет. Мы читали и перечитывали напечатанный там приказ. Его уже набирали в походной типографии нашей дивизионной газеты. Потом нагрянули еще корреспонденты. Поздравляли, фотографировали, требовали материалов о героях дивизии.
Это был большой праздник, но праздник на войне. И первый же утренний доклад подполковника Суханова вернул нас в суровые будни. С рассветом 10-я немецкая танковая дивизия после сильнейшей артподготовки атаковала оборону 258-го полка. Враг рвался на восток через Кашино и Дарну, по второй, параллельной Волоколамскому шоссе дороге.
Опять там, на правом фланге, сконцентрировались в этот день наши главные усилия. Естественно, что приехавшие к нам военные журналисты стремились попасть именно туда. Поэт Алексей Сурков, тоже военный корреспондент, просил разрешения проехать в полк Суханова.
Алексей Александрович Сурков
– Поезжайте, Алексей Александрович, но с уговором: на передовую не ходить. Так?
– Так! – согласился он, видимо не очень довольный условием.
Вернулся поэт поздно вечером усталый, шинель посечена осколками.
– Уговор, – сказал он, – дороже денег. Дальше штаба полка не сделал ни шага. Ни единого…
– Ужинали? – спрашиваю.
А он, казалось, не слышит меня, глаза – отсутствующие, и все повторяет:
– Ни шагу… Нет, не то. Ни единого шага не сделал, а до смерти четыре шага. Вот так!
Он выхватил из кармана блокнот и карандаш, что-то записал, повернулся и вышел. Ну что поделаешь с ними, с поэтами? Творческий процесс! И ни ужин Суркова не соблазнил, ни сон. Всю ночь просидел Алексей Александрович над своим блокнотом в землянке, у солдатской железной печурки.
Не знал я тогда, что присутствую при рождении знаменитой «Землянки» – песни, которая войдет в народную память как неотъемлемый спутник Великой Отечественной войны, песни, слова которой будут повторять вслед за дедами и отцами наши сыновья и внуки:
Бьется в тесной печурке огонь,На поленьях смола, как слеза,И поет мне в землянке гармоньПро улыбку твою и глаза.Про тебя мне шептали кустыВ белоснежных полях под Москвой.Я хочу, чтобы слышала ты,Как тоскует мой голос живой.Ты сейчас далеко, далеко,Между нами снега и снега.До тебя мне дойти нелегко,А до смерти – четыре шага.Пой, гармоника, вьюге назло,Заплутавшее счастье зови.Мне в холодной землянке теплоОт моей негасимой любви.Стихотворение не предназначались для публикации. Поэт послал его в письме жене Соне, приписав над стихотворением «Тебе, солнышко мое!». В феврале 1942 года композитор Константин Листов попросил у поэта «что-нибудь, чтобы написать песню». Сурков нашел черновик стихов в блокноте, переписал начисто и отдал товарищу. Песня «В землянке» была впервые опубликована в «Комсомольской правде».
Потом, когда эту песню уже пели на фронте, пели на привале и на сцене, под аккомпанемент гармони и просто так, Михаил Афанасьевич Суханов рассказал мне некоторые подробности пребывания поэта в полку. Он приехал в деревню Кашино, в штаб полка, а вскоре фашистские танки прорвались на дорогу и отрезали штаб от батальонов. Бой шел на деревенской улице, вражеские автоматчики вели огонь по блиндажу, где вместе с Сухановым оказался и Сурков.
Надо было прорываться из окружения. Начальник штаба капитан И. К. Величкин, собрав все гранаты, какие были у товарищей, выскочил из блиндажа, пополз к домам, в которых засели автоматчики. Суханов, Сурков и штабные командиры прикрывали его ружейным огнем.
Величкин был человеком отважным, мастером ближнего боя. Он забросал гранатами фашистов в трех домах, и штаб Суханова прорвался из окружения. Но самое тяжелое испытание ожидало их впереди. Когда уже вышли из деревни Кашино в поле, полковой инженер вдруг крикнул: «Стоять всем! Ни шагу!». И он указал на заснеженный бугорок, из которого, едва приметные, торчали рожки противопехотной мины. Присмотрелись. Да, сомнений нет, минное поле. Осторожно ступая след в след, они выбрались из опасной зоны, где смерть действительно сторожила их в четырех шагах. А может, и ближе» (к. 40).