Московские адреса Льва Толстого. К 200-летию Отечественной войны 1812 года
Шрифт:
Александр Габричевский в 1960-х гг. делился воспоминаниями: «Мой дедушка Станкевич мне рассказывал… в сороковых годах прошлого века они с братом Николаем и еще некоторые их приятели вернулись в Россию из германских университетов, где изучали философию. А Белинский в то время был участником их совместных попоек… И вот когда под утро расходились по домам, он останавливал в подворотне кого-нибудь из них и расспрашивал о немецкой философии. Сам Белинский никаких иностранных языков не знал, и ему приходилось довольствоваться сведениями, которые он получал от собутыльников… А потом в своих статьях он спорил с немецкими философами…
Александр Владимирович, в доме которого я родился и вырос и с которым не расставался до самой смерти был типичным «западником», человеком хорошо образованным, гегельянцем и большим поклонником и знатоком Гете. Последнее было унаследовано и мною…».
Александр Владимирович Станкевич являл собою тип старого русского барина. «Летом, – продолжает А. Габричевский, – он жил в имении, зимою – в собственном доме в Большом Чернышевском переулке, в непосредственной близости от Консерватории. Особняк этот и по сию пору стоит, а в шестидесятых годах на калитке еще красовалась старинная надпись: «Свобод енъ отъ постоя». Станкевич в сопровождении камердинера Ивана каждый день совершал прогулку по Чернышевскому переулку. Но стоило ему увидеть хотя бы один автомобиль, как он немедленно возвращался домой. Цивилизации он не терпел.
Весьма занятна история о том, как в его дом провели электричество. Все понимали, что старик этого никак не одобрит, а потому работы были сделаны летом, пока он был в имении. И вот уже осенью, по возвращении в московский дом, надо было Александру Владимировичу сообщить об этой важной перемене. С этой целью к нему был послан самый любимый внук – Юра. Мальчик вошел к деду, который лежал на кровати, а в изголовье у него стоял столик с лампой.
– Дедушка, – сказал Юра, – у нас теперь электрическое освещение. Смотри!
Мальчик нажал кнопку, и под стеклянным абажуром вспыхнула лампочка.
– Так, – сказал дед, – а как ее погасить?
– Очень просто. Так же, как и зажечь… Надо опять нажать эту кнопку… Вот так…
Как только свет погас, старый барин изо всей силы ударил рукою по лампе, та грохнулась на пол и разбилась. Он до смерти своей так и не признал электричества.
Габричевский живо вспоминал такую сцену: коридор в доме на Чернышевском залит электрическим светом… Дед идет из столовой в свой кабинет, а впереди шествует камердинер Иван, который на вытянутой руке несет бронзовый шандал с шестью горящими свечами…
Если кто-нибудь из его малолетних внуков шалил или вел себя неподобающим образом, A.B. Станкевич говорил с характерной интонацией:
– Дурак, дурак, бойся Бога!».
В 1920 г. семейство Станкевичей-Габричевских породнилось с семьей известных ученых Северцовых. Александр Габричевский женился на Наталье Северцовой, дочери биолога Алексея Николаевича Северцова (1862–1936) и внучки географа и зоолога Николая Алексеевича Северцова (1826–1885).
Многие представители разросшейся семьи либо имели прямое отношение к живописи, либо являлись ее собирателями. Каждое последующее поколение семьи сохраняло (по возможности) то, что было собрано предыдущими. Поэтому несколько лет назад в ГМИИ им. Пушкина оказалось вполне реально провести выставку произведений искусства, принадлежавших нескольким поколениям одной семьи. На выставке незримо присутствовали литератор Александр Владимирович Станкевич, географ и зоолог Николай Алексеевич Северцов, биолог Алексей Николаевич Северцов, микробиолог Георгий Норбертович Габричевский, философ Александр Габричевский и художница Наталья Северцова.
В 1920-1950-х гг. под одной крышей здесь уживались верный ленинец В.П. Антонов-Саратовский, архитектор И.В. Жолтовский со своей мастерской, а также читальный зал Центрального государственного исторического архива города Москвы. Вероятно, в 1960-е гг. были разрушены столбовые ворота перед домом, стоявшие еще со времен Станкевича.
Вознесенский переулок, д. 6, где Лев Толстой бывал у Александра Станкевича
Л.Н. Толстой в период работы над романом «Анна Каренина». 1876 г.
Глава 8
Флигель на Кисловке. 1868 г
В конце февраля Толстые уехали с детьми в Москву на шесть недель. В Москве был нанят дом на Кисловке [13] », – пишет Татьяна Кузминская.
13
Название возникло в XVII в. по Кисловской слободе. Кислошниками называли людей, профессионально занимавшихся засолкой и квашением овощей и ягод, приготовлением кислых напитков и блюд – кваса, щей и др. В районе нынешних Кисловских переулков находилась принадлежавшая царице Кисловская слобода. Рядом также располагалась патриаршая Кисловская слобода.
В Москву семья Толстых приехала не в конце февраля 1868 г., а в середине – 14 числа. Лев Николаевич снял квартиру в нижнем этаже дома статского советника П.Ф. Секретарева по Нижнему Кисловскому переулку, за 250 рублей в месяц.
Когда в феврале 1868 г. Лев Толстой приехал в Москву из Ясной Поляны, он только что закончил работу над рукописью первых глав пятого тома «Войны и мира». В январе он отослал их в набор.
Афанасий Фет оставил следующее воспоминание о встречах с Толстым в Москве в ту зиму: «Лев Николаевич был в самом разгаре писания «Войны и мира», и я, знававший его в периоды непосредственного творчества, постоянно любовался им, любовался его чуткостью и впечатлительностью, которую можно бы сравнить с большим и тонким стеклянным колоколом, звучащим при малейшем сотрясении».
В первой половине марта вышел четвертый том «Войны и мира». Толстой усиленно работал над пятым томом. «Я по уши в работе», – писал он Кузминской в конце апреля.
М.П. Погодин, у которого Толстой отобедал 14 апреля, записал в дневнике, что Толстой «хочет писать жизнь Суворова и Кутузова». По-видимому, это было одно из многих неосуществленных «мечтаний» Толстого.
«Квартира наша и вообще все устройство довольно хорошо», – характеризовала житье-бытье Толстых Софья Андреевна в письме, написанном отсюда, из Нижнего Кисловского переулка, младшей сестре. Из него мы узнаем и другие подробности краткосрочного пребывания Толстых в Москве:
«1868 г. 7 марта.
Милая Таня, сама не знаю, что со мною сделалось, что до сих пор не писала тебе… Так тут суетно, Таня, и невесело. Я все еще как в тумане и все еще суечусь. Мне кажется, я здесь и своих мало вижу, и дом не так веду, и хозяйничаю дорого…
Сделала я кое-кому визиты, и мне их отдали, и вновь познакомилась только с Урусовыми…
Так хотелось бы повидаться с вами. Папа меня всякий день встречает словами: «А я нынче все Таню ждал».
Я была в концерте филармонического общества, и там все так же модно, нарядно и парадно. Пела Лавровская, чудесное контральто, песнь из «Руслана и Людмилы», чудо, как хорошо. Молодой, верный и огромный голос. Но эта песнь чудо, как хороша. Знаешь, «чудный сон живой любви». Вот, Таня, выучись, ты чудесно споешь, я уверена.