Московские тени
Шрифт:
– Ну, пока, – целую жену.
– Возвращайся быстрей, дорогой.
– Как получится. В воскресенье вечером, скорей всего.
– Ждем тебя сильно-сильно.
– Угу…
2
– О-о, вот и Хроныш! – заорал мне навстречу Борис.
Такая у меня кликуха дебильная – Хрон. Дескать, хронический алкаш. Только какой же я хронический, откуда такие деньги… В последнее время даже двух дней подряд пить не получается. Семья, работа, ребенок. И партнеров для пьянства нет – все в своих
У Бориса и Дэна кликухи, кстати, не слабее моей: Дэн – Синий, ну тоже алкашная: Синяк, Синяя Дыня; а у Бориса – Мускат. Борис когда-то мускатный орех жрал чуть ли не каждый день, сознание свое пытался изменить, чтобы начать писать гениальные полотна; но вместо этого у него появилось жжение в кишках, и Борис перешел обратно на водку и пиво.
Сейчас они сидят за оранжевым пластиковым столиком в кафешке, пьют «Очаково» из бутыля 2,25 литра. Подхожу, плюхаюсь на свободный стул.
Дэн наливает мне пива в стакан, приговаривает рекламным голосом:
– Веселая компания, вливайся!
– Вливаюсь, вливаюсь.
– А я думал, Хрон, что ты в Югославии, – усмехнулся Борис.
– С какой радости?
– Ну, блин, надо ж тебе как-то более-менее достойно свою жизненку прикончить.
Глотнули «Очаковки», закурили. Я по случаю праздника курю сегодня «Союз-Аполлон», а не будничную «Приму». Купил пачку в киоске у дома; пока ехал в метро, выпил «Посадского». Так что – чувствую себя неплохо.
– Что, жена-то истерику не закатила? – ехидно спрашивает Борис, обнажив свои мелкие, черноватые зубки.
– Да нет, все нормально. Мы с Дэном по-мудрому поступили. Он мне позвонил, а я сделал вид, что это с фирмы, в командировку отправляют.
Борис удивлен:
– Какая у тебя командировка может быть?!
– Ну, проверять магазины по области. Наша газировка везде же есть.
Дэн тем временем доразлил «Очаково». Поднял свой стакан:
– За удачную отвязку!
– За умопомрачительные куражи! – добавляет Борис.
Настроение стремительно повышается, я вдруг пугаюсь, что могу наделать каких-нибудь глупостей. Давно не чувствовал себя таким свободным, давно не видел этих ребят, которых считаю единственными друзьями здесь, в Москве; давно никуда не вырывался дальше границ города… Хочется выпить водки.
– Давайте по сто грамм?
Дэн и Борис считают, что для водки рано еще. Они взяли новую бутыль «Очаково», а я – сто пятьдесят «Столичной» и бутерброд с сыром.
Пока пили, Борис стал рассказывать:
– Тут книжку такую купил. Стихи…
– Чего? – Дэн реагирует хохотом. – Стихи?!
– Я люблю хорошие стихи, – гордо отвечает Борис. – Я ведь не быдло, как некоторые, а продвинутый молодой человек.
– Ух ты, бля!
Глотнув водки, приглушаю их перебранку:
– Что за стихи-то?
– Был такой поэт Серебряного века, Одинокий. О нем Ходасевич, Георгий Иванов писали, но презрительно так. Вроде алкаш и графоман. Хотя Иванов приводит один стих Одинокого, с которым его описки и рядом не ночевали.
Дэн
– Хорош про стихи. Что, мы собрались о стихах перетирать?
– Нет, ты послушай, – не отступает Борис, – даже тебе должно покатить. – И слегка визглявым голосом декламирует:
Я до конца презираюИстину, совесть и честь,Только всего и желаю:Бражничать блудно да есть.Только бы льнули девчонки,К черту пославшие стыд,Только б водились деньжонкиДа не слабел аппетит!– Аж наизусть заучил, – подмигивает мне Дэн.
Борис заводится стремительно и неудержимо, захлебывается от эмоций:
– А что, скажешь, дерьмо?! Самые современные сейчас стихи, почти гимн. И вот появилась наконец-то целая книга. Там такие вещи попадаются!..
Да, мне хорошо, слишком хорошо. Как-то страшновато даже. Быстро пьянею, не от пойла, скорей, а от ощущения почти забытой свободы, чего-то необычного, небудничного. Тянет заорать, запрыгать, стол кинуть в витрину… Вот что делается, когда сворачиваешь с накатанной колеи. Запросто можно перевернуться.
Два года назад закончили Суриковку. Мы с Борисом, молодые провинциальные дарования, учились на живописцев, а Дэн, как малоодаренный сын московского члена Союза художников, на промграфика. Но никто из нас художником не стал; Дэн, правда, близок к своей специальности – моделирует в папашиной фирмочке узоры для обоев и линолеума. Борис сидит в туристическом агентстве, а я вот брожу по магазинам и контролирую реализацию ядовитой газировки.
Художников и без нас полным-полно – тесные ряды, в которые не протиснуться. А надо жить, что-нибудь ням-ням…
Иногда мы встречаемся, выпиваем, однажды, помню, смотались на пару дней в Питер, а сегодня вот решили выбраться за пределы Москвы, в первый попавшийся городок, там потусоваться, покуражиться день-другой.
Хочется жизнь разукрашивать. Иначе превратишься в тупой станок, в двуногую машину с проводками вместо мозгов. Рано или поздно это случится, но нужно оттягивать этот момент.
В окно кафе видна платформа. Время от времени подъезжает электричка, заполняется народом и укатывает прочь из столицы.
С утра людей было битком, а теперь меньше – основная масса дачников миновала.
– Ладно, Мускат, хорош гнать, – перебивает Дэн рассказ Бориса о поэте Одиноком, смотрит на часы. – Пора в путь. А то пока приедем, дело к вечеру.
– Куда едем-то? – спрашиваю.
– Да куда глаза глядят.
Борис разлил остатки пива себе и Дэну. Я прикупил еще сто грамм водки и бутерброд с ветчиной.
– Ты ж сейчас упадешь, Хронитура, – предупреждает Дэн. – Зачем сразу с водяры начинать?